— Наш друг граф де Варанж исчез, мы хотели знать, что с ним случилось.
Чтобы прийти в себя, Анжелика отпила глоток воды.
— Не от вас ли я слышала много раз, что колдуны Новой Франции ничего не стоят? Это ваши слова. Тем более странно, что вы, имея подобное мнение, доверились рассказам одного из них.
— Он доказал мне свою опытность своим разоблачением.
— Я бы не доверилась ему. Что же касается фактов, изложенных лейтенантом полиции — а он, на мой взгляд, нисколько не сомневается в источнике ваших сведений, — в то время, как ваш Варанж исчез, наш флот еще не прибыл в Квебек.
— Совершенно точно!
Глаза Сент-Эдма сияли, а голос перешел в свистящий шепот:
— …Он отправился навстречу вашему флоту… Без ума от горя…
— От горя? — изумленно повторила она.
— Он увидел в магическом зеркале лицо той, которую он ждал, окровавленное, раненое… Она произнесла только два слова: Пейрак, Анжелика. Теперь вы понимаете, мадам, что для нас все стало ясно, как только колдун произнес ваше имя.
Анжелика откинулась на спинку своего стула.
— Я вижу, что епископ недаром предупреждал о необходимости изгнания подобных типов из своей епархии, — произнесла Анжелика после небольшой паузы, — работы ему хватает.
Вид графа де Сент-Эдма поразил ее как кошмарный сон: он предстал перед ней на фоне язычков пламени в очаге, мелькания нанизанных на вертел цыплят, а рядом сквозь отсвет решетки крутящейся клетки бежала тень собаки.
— Рассудок вам изменил, — сказала она. — Будет лучше, если вы прекратите ваши игры с магами и колдунами, иначе в один прекрасный день все всплывет наружу, и вас осудят.
Они обменялись веселыми взглядами.
— Мое дорогое дитя, — вкрадчиво произнес Сент-Эдм, — вы что, с Луны свалились? Вы не в курсе последних событий. В наше время за колдовство или магию уже не осуждают. Время Инквизиции прошло, а новая полиция уже не занимается темными развлечениями, к которым иногда прибегают возвышенные умы. У нее и так хватает работы в Париже и на больших дорогах, кишащих бандитами.
— Но если за вашими темными развлечениями для избранных стоит убийство, то полиция вмешается.
Граф де Сент-Эдм раздвинул свои накрашенные губы в гримасе, напоминавшей скорее не улыбку, а звериный оскал.
— Кто говорит о убийстве, кроме вас? Господин де Варанж никого не убивал, он в стороне от подобных подозрений. А вот с вами будет иначе, если поверят колдуну, ха, ха!
— Но и вам в таком случае нужно остерегаться, господин де Сент-Эдм. Скольких людей вы обрекли на смерть своими заклятиями, черной магией и отравой? Я этого не знаю, но мне будет очень легко это узнать, выяснить, например, число детей, которых вы принесли в жертву Дьяволу. И для этого мне не понадобится магия или колдовство, у меня тысячи источников информации, которые дадут мне пищу для размышления, что касается ваших дел. Мне будет чем порадовать господина де ла Рейни и господина Франсуа Дегре. Это касается и вас, дорогой герцог, и вас, господин д'Аржантейль. Именно от полиции я узнала, в какие эксперименты пускалась ваша дорогая маркиза де Бринвильер. В Париже ее схватили нищие из Отель-Дье, когда она подсыпала ядовитый порошок в пищу и напитки для бедных больных… Это настоящее преступление, убийство, разве не так?
— Так, значит, это вы выдали ее полиции? — его глаза гневно сверкали. — А я сомневался… А знаете ли вы, что они подвергли ее допросу с пристрастием, несмотря на то, что она созналась?
Она пожала плечами. Он был просто сумасшедшим. Повернувшись к Вивонну, она сказала:
— Неужели вы настолько развращены, что посвятили себя Злу? Вы, герцог, которому король даровал высшие посты в управлении государством, и он страстно любит вашу сестру. Как же вы могли запятнать себя столь низкими поступками. Что вас толкнуло, господин адмирал, на столь тяжкие преступления: необходимость сохранить ваше положение, почести, милость короля? Неужели спасение можно обрести лишь в отравах, колдовстве или преступлении? Почему вы этим занимаетесь?
Вивонн слушал ее с равнодушным видом, тасуя карты, и ответ был для нее неожиданностью:
— Все этим занимаются.
Такова была мода, а светский человек должен следовать моде. И он добавил:
— При дворе тот отравлен, кто не отравляет сам. Кто не устраняет соперника, погибает сам. Такова игра.
— Нет! Только не король! Насколько я знаю, король никогда сам не был отравителем и не потворствовал другим. И в этом его заслуга, чего нельзя сказать о его предшественниках. Он внук Генриха IV, тоже очень честного человека. Эта новая ветвь наших королей порвала с извращенными нравами других династий. Почему же вы, гранды королевства, не следуете их примеру?
Красиво очерченный рот Атенаис скривился.
— Король может позволить себе быть честным, — с горечью произнес он. — В его королевстве добродетелью отмечены лишь буржуа… Мы же всегда зависели от его капризов, он отомстил нам, создав Фронду, он нас кастрировал… Мы были лишены наших вотчин, наших провинций, власти, он оставил нам только оружие!
Выйдя на улицу, она с облегчением обнаружила золотые и бледно-розовые отблески на белом снежном покрывале, вдохнула чистый морозный воздух и как по мановению волшебной палочки мысленно перенеслась из Франции в Канаду… «Стоило ли так далеко ехать, чтобы снова оказаться лицом к лицу с опасениями и страхами…»
Она почти бежала к саду губернатора, сгорая от нетерпения увидеть серый силуэт Ломени, прогуливающегося между светло-сиреневыми клумбами.
Он был там. ОН ждал ее. Он посмотрел на нее, и она почувствовала удовольствие от встречи с ним.
Она шла рядом с ним, и в душе ее воцарились мир и счастье. Время от времени она смотрела на него, на его приятное лицо и почти не слышала, что он говорил, так ей хотелось поцеловать его. Ей было приятно чувствовать на себе его взгляд, ждать пожатия его руки, просто идти рядом.
— У вашей любви такое переменчивое лицо, — сказал он.
— О, я отнюдь не ангел!
Она еще чувствовала на своих губах безумные поцелуи Барданя, и это сковывало ее.
«Что знает о желании этот красивый мужчина с нежными глазами?»
Обнимали ли когда-нибудь женщину эти руки, привыкшие держать саблю, шпагу или мушкет? Она предполагала, что нет, так как в кодекс Мальтийского ордена входит обет целомудрия.
— Мой дорогой рыцарь, вы боитесь женщин?
— Похожих на вас — нет, — рассмеялся он. Он умел быть остроумным.
Порыв ветра припудрил их лица снегом, это было похоже на ледяной поцелуй.
Они засмеялись. Ломени смахнул снег с ресниц Анжелики, красиво изогнутых, с шелковым отливом. Он с трудом оторвал от них взгляд. Как только они заговорили об Онорине, он признался, что очень любит детей. В Виль-Мари он преподавал им и следил за их воспитанием. В походах или боях с ирокезами он всегда думал о детях, доверчивых и беспомощных, ожидающих исход битвы. Мысль о них придавала ему силы.
