Однако его заявление произвело сильное впечатление на собравшихся. Приведенные им факты вместе с тем, что уже было сказано в пользу мирного договора, явно перевесили чашу весов в пользу союза с Жоффреем.
— Твои слова подобны золоту, Сагамор, — начал губернатор, повернувшись к Пиксаретту. — Ты был прав, напомнив нам, зачем мы сюда собрались. Неужели нам нужно было приглашать индейца, — обратился он к своим советникам, — чтобы подойти наконец к обсуждению главного вопроса?
Советники молчали, и губернатор счел момент благоприятным для того, чтобы начать наступление.
— Я написал королю, — объявил он, — и отправил корреспонденцию с кораблем, отплывшим во Францию в июле. Я постарался как можно яснее описать те события, которые происходят у нас, и те решения, которые я намерен принять. Я упомянул о господине де Пейраке, дабы не оставалось никаких неясностей, и чтобы Его Величество мог правильно все понять.
— Не преждевременно ли было упоминание имени господина де Пейрака? — возразил Обур де Лонгшоф.
Господин Мэгри де Сен-Шамон кашлянул и, не глядя на Пейрака, обратился к нему;
— Мы слышали, мессир, что вы были организатором восстания, в Аквитании приблизительно пятнадцать лет тому назад, и это причинило королю немало хлопот?
— Какая провинция не знала восстаний в те времена? — возразил граф.
Он встал, серьезно и внимательно вглядываясь в лица присутствующих:
— Не являемся ли мы все здесь, в той или иной мере, жертвами немилости короля? — спросил он. — Немилости, которую мало кто действительно заслужил. Но приходится терпеть, так как те смутные времена, так или иначе, всем нанесли урон, который нам не возместили. Король, окруженный меньшинством, тяжело страдал, видя, как против него поднимаются знатные сеньоры, и притом большинство из них — его родственники, такие, как его собственный дядя, Гастон Орлеанский, брат его отца Людовика XIII. Поэтому нас не должно удивлять то, что он затаил глубокое недоверие к могущественной знати из провинции и ко всем тем, кто по его мнений, угрожал трону и единству Франции. Я, как и многие, испытал на себе тяжесть этого недоверия, хотя оно было абсолютно беспочвенно. Господа, хотел бы вам напомнить, что во времена Фронды я был еще слишком молод, чтобы принимать участие в заговорах. Лишь позже волнения в Аквитании действительно были связаны с моим именем. Я был отстранен от управления этой провинцией, и она, желая быть мне верной, поднялась на мятеж. Но оставим в стороне историю и не будем преувеличивать ее значение. Времена изменились. Кардинал Мазарини, бывший наставником короля в его молодые годы и помогший ему выйти победителем в борьбе с Фрондой, был последним первым министром. Ныне король правит один. Никто не оспаривает его власть. И мы видим, что в Версале он окружил себя теми, кто когда-то поднимал на него оружие. Сегодня же они осыпаны милостями и наградами, так как король забывает то, что он хочет забыть, и даже больше того, что можно было бы ожидать.
Анжелика была восхищена тем, как ловко Жоффрей представил свою защиту в таком свете, что обвинявшие его почувствовали себя в затруднительном положении.
Он подчеркивал очевидный факт: великодушие короля.
Всем было известно, что король столь же безгранично щедр, как и злопамятен. Если он хотел помиловать, то забывал все и осыпал своими щедротами тех, кого недавно принижал.
Глядя на этого дворянина в костюме из красного бархата с алмазной звездой, сверкавшей на его груди, который говорил с ними властно и в то же время сдержанно, все собравшиеся понимали, что Жоффрей де Пейрак оставался последним из тех знатных сеньоров, величие которых король хотел когда-то уничтожить.
Что ж, изгнанный и понесший суровое наказание когда-то, он был теперь более могуществен и свободен, чем другие, те, которые там, в Версале, окованные золотыми цепями, вдалеке от своих родовых поместий, существовали лишь за счет своих титулов и службы при блистательном дворе, где Людовик XIV собрал их, чтобы они были под его присмотром и зависели от его милости.
Господин Мэгри де Сен-Шамон подал голос:
— Ваше послание королю, господин губернатор, открывает совершенно новые перспективы. Увы! Мы узнаем мнение короля лишь по возвращении корабля.
— Мнение короля самое положительное.
Эти слова были произнесены королевским посланником Никола де Бардане, не проронившим до этого ни единого слова.
Собрание замерло. Господин де Фронтенак, казалось, был удивлен больше всех. В недоумении он крутил свои усы. Но он первый понял, что означало это заявление.
— Вы хотите сказать, что ваша миссия в Канаде имеет целью рассмотреть возможности того союза с господином де Пейраком, о котором мы только что говорили?
— В том числе и это, — несколько сухо ответил посланник короля.
Но Фронтенак настаивал:
— Его Величество просило вас информировать его об изменении ситуации в Акадии в связи с присутствием там господина де Пейрака?
— В том числе и это, — повторил де Бардане, который желал оставить некоторую неясность относительно целей своего визита. — По правде говоря, — продолжал он после короткой паузы, — Его Величество больше всего интересует, кто такой господин де Пейрак, короче, мне поручено собрать точные сведения о нем, о его действиях и его намерениях.
— Ну что ж, — радостно воскликнул Фронтенак, — ну что ж… надо полагать, король уже ознакомился с моим письмом? Ваш отъезд в Новую Францию предопределен тем, что я изложил ему в моем послании?
Члены Совета лихорадочно подсчитывали про себя, сколько времени прошло с момента отправки письма и прибытием королевского посланника.
— …Как бы то ни было, король в курсе дела. Та поспешность, с которой он ответил на мои письма, доказывает, насколько он в нем заинтересован. Господин посланник, что вам сказал король?
— Государственная тайна. Но тем не менее я могу вам сказать, что Его Величество с симпатией отнесся к вашему проекту. Уже из Тадуссака я написал ему письмо, где изложил мою точку зрения.
— Положительную, я надеюсь, — живо заметил Фронтенак.
Он ликовал.
— …Вот видите, господа, больше нет сомнений. Его Величество одобряет ту дружественную политику, которую я провожу относительно господина де Пейрака.
— …Одобрит, может быть… — поправил первый советник Мэгри де Сен-Шамон.
Но его пессимизм никто не поддержал.
Посланник короля дал понять, что монарх относится благосклонно к политике мирной экспансии. «Почему бы этому Никола де Бардане не сказать об этом раньше?» — думали члены Совета. Им бы не пришлось терять так много времени.
Господин де Шабли-Монтобан, чей изощренный нюх сразу же чувствовал малейшую любовную или чувственную подоплеку, подумал, что красота мадам де Пейрак такова, что, увидев ее однажды, вряд ли любвеобильный Людовик XIV мог остаться безразличным.
