Но иногда все было бело и на небе, и на земле. И со стороны Бопре признаком жизни был только колеблемый ветром дым от печей. Под островерхими, как в Нормандии, крышами хозяин, окруженный своей семьей и наемными работниками, усаживался перед своим первым стаканчиком водки и большой миской молока с хлебом, поставленной на середину стола.
В течение января жизнь города была очень оживленной. Говорили, что скоро начнется Великий пост и впереди — сорок дней покаяния, поста, когда все мясные и кондитерские магазины будут закрыты.
Старались вдвойне во всем — пище, удовольствиях, развлечениях. Устраивалось много «церковных ужинов», — когда под снисходительным взглядом святого патрона собирались члены благочестивого или благотворительного общества.
Предлог выпить больше разумного. Дамы передавали друг другу свои кулинарные рецепты или рецепты напитков, которые делали рекламу их домам, и все охотно к ним приходили.
Мадемуазель Ефрозина Дельпеш, о которой все самогонщики говорили с почтением, потому что у нее были наилучшие дрожжи для приготовления алкоголя, готовила ликер из смеси четырех трав: укропа, дягиля, кориандра и сельдерея. Все делали вид, что принимают его как лекарство, а на самом деле его следовало пить перед тем, как отправиться в постель в обществе любимого человека. За эти качества ее напитка Ефрозине прощали даже то, что она была самой большой сплетницей в городе.
Читали, делали приемы, пользовались успехом красноречие, красивые проповеди, грандиозные богослужения.
Мадам Ли Кампвер дала большой бал. Все на него пошли, так как хозяйка была очень мила, когда старалась, остроумна, и все было роскошно обставлено. Только мадам ле Башуа не пустила туда своих дочерей и своих любовников. «Это порочная женщина, — говорила она, — и любовь не должна носить маску разврата».
Танцевали, играли азартно в карты и завязывали любовные интриги. Конечно, были клевета, сплетни и соперничество, но в этом обществе никого не упрекали за низкое рождение, потому что все в Канаде работали или были на королевской службе.
Мадемуазель д'Уредан начала читать «Принцессу Клевскую» — любовную историю, написанную одной из ее парижских приятельниц, мадам де ла Файетт, которая имела претензию быть писательницей.
В эти вечера к ее постели приходили, кроме мадам де Пейрак и ее дочери, маркиз де Виль д'Аврэй, интендант Карлон, де Бардане, де Шабли-Монтобаль, мадам Обур де Лоншан, ее камеристка и десятилетняя дочь, мадам де Меркувиль и ее две старших дочери, ле Башуа, который специально приходил из Нижнего города, и другие.
Вечера любезной чтицы, были очень популярны.
Мессир Кот упорно прокрадывался по следам Анжелики и Онорины, привлеченный этим таинственным домом. Тогда собачку мадемуазель д'Уредан отправляли на кухню вместе со служанкой-англичанкой. Но англичанке хотелось присутствовать при чтении, и она усаживалась в углу комнаты с руками, сложенными на коленях, как будто она собиралась слушать проповедь по Библии в молитвенном доме в Бостоне…
Собака на кухне завывала, ей тоже нравилось быть в обществе, убаюкиваемой тихим голосом своей хозяйки. Приходилось ее тоже возвращать в круг семьи. Собака и кот в конце концов примирились друг с другом.
Забавно было видеть, как мессир Кот, забравшись на верхушку балдахина, щурит глаза с проникновенным видом, когда в некоторых местах книги голос чтицы трепетал от волнения, а собака с мечтательным видом лежала у ног англичанки — и они обе иногда глубоко вздыхали Все спрашивали себя, что пленница из Новой Англии могла понимать в любовных интригах и витиеватых речах этих герцогов и принцесс Франции, которые не переставали задавать вопросы, стонать, плакать и умирать и проходили как тени в своих великолепных нарядах по апартаментам Лувра на берегу Сены и замков на Луаре, где был Двор одного из последних королей из рода Валуа, Генриха II.
Беранжер-Эме де ла Водьер с самого начала усердно посещала вечера чтения у мадемуазель д'Уредан. Надеялась ли она встретить там де Пейрака? Иметь возможность как бы случайно встретить его там? Думала ли она, что когда-нибудь Анжелика пригласит ее к себе, и она сможет войти в этот дом, порхать там, наблюдая за всем — и все это с какой целью? Общество не знало, что и думать об этом. Некоторые утверждали, что она — ребенок, не отдающий себе отчета в своих действиях, другие — что она очень хитра.
Анжелике было неприятно думать, что за ее спиной многие кумушки шептались, что на ее месте они бы поопасались.
Присутствие этой женщины портило ей эти приятные вечера, когда продолжался рассказ о роковой любви мадам де Клев к герцогу де Немуру. При описании смерти мадам де Шартр, матери мадам де Клев, Беранжер разрыдалась.
— О, как я тоскую по моей матери! — простонала она. — Это изгнание продолжается слишком долго… Больше девяти месяцев без писем, я не знаю, что с ней, и не могу ей доверить свои огорчения.
— Делайте как я, — пишите, — посоветовала ей Клео.
— Нет, нет! Какой смысл писать призраку? Может быть, и она уже умерла! О, я не могу это вынести! Я хочу увидеть мою мать, ах, ах.
Слезы полились потоком и перешли в рыдания. Ее окружили, пытались успокоить. Мадам де Меллуаз уговаривала Анжелику отвести Беранжер в свой дом напротив и дать ей что-нибудь выпить.
Анжелика не стала разыгрывать сестру милосердия. Она сделала вид, что не понимает. Слезы Беранжер ее не растрогали. Эта женщина пользовалась каждым случаем, чтобы разыграть комедию. «Лучше всего мадам де ла Водьер утешит ее красивый и очаровательный муж, — объявила она, упирая на слово „очаровательный“. Ее надо проводить в Нижний город, где их дом».
— Я провожу ее, — решил Виль д'Аврэй.
Гости мадемуазель д'Уредан после того, как Беранжер ушла, согбенная под тяжестью своей печали, а маркиз нежно ее поддерживал, решили, что он будет значительно более действенным утешителем, чем ее муж.
В начале года, кроме непрерывных визитов, которые все наносили друг другу, в замке Монтиньи задавали балы, музицировали, давали театральные представления с последующим ужином.
Сохранялась парижская привычка выходить вечером на улицу в маске. Поскольку маски были из шелка или бархата, это имело то преимущество, что предохраняло лицо от частых сильных холодов Несмотря на празднества, много работали. Два английских пленных ежедневно приходили из становища гуронов к мадам де Меркувиль обучать ее, как окрашивать шелк и лен. Но вдова-индианка, которая была хозяйкой и любовницей одного из них — на что она имела полное право, ибо он заменял ей слугу, сына и мужа, погибших в бою, стала опасаться этих визитов, на которые она согласилась по просьбе интенданта и губернатора.
Она явилась сама, торжественно, чтобы посмотреть, как выглядит мадам де Меркувиль, и, найдя ее привлекательной, устроила целую историю. Она очень держалась за своего Джона, эта вдова! Ей нравился этот пуританский земледелец из Массачусетса, он упорно работал и не избегал любовных утех. Хотя и менее предприимчивый в этом отношении, чем французы, он все же проявлял, как и все европейцы, интерес к этому, что нравилось индейским женщинам, в то время как их воины слишком часто берегли свои силы для того, чтобы быстрее бегать, лучше сражаться, более мужественно выносить пытку, если им придется попасть в руки врагов.
