Но можно было догадаться, что тайным мотивом начала этого ремесла, привезенного из Франции, было то, что монахини были лишены радости украшать свою часовню живыми цветами — ведь зима здесь длилась восемь месяцев из двенадцати.
То, что они не могли выразить свое поклонение, почитание и хвалу Богу, украшая цветами его святилище, было для них тяжким лишением.
В это столетие контрреформации существовала мания украшения алтарей. Ничто не было слишком красивым, богатым и пышным для культа Всевышнего.
Когда они уступили часть своей территории одному из соседей, то поставили в контракте следующее условие: «он будет поставлять монахиням больницы города Квебека ежегодно букет цветов в их часовню в праздники Рождества Богородицы и в день Святого Реми, первого октября».
Кроме этих двух ежегодных букетов естественных цветов, всюду были букеты искусственных, созданных их руками настолько искусно, что их даже посылали во Францию.
Везде: в домах, в часовнях, у подножий статуй, — монахини ставили маленькие медные вазы с лепестками сушеных роз, гвоздик, других цветов, которые, казалось, сохраняли свой запах. Ароматы, самое невинное из посвящений, посланных Богом своим созданиям, делали благочестие более усердным, а мольбы более горячими.
* * *
Анжелика уселась в маленькой комнате, превращенной в лабораторию. Сегодня она разбирала свои травы.
Из погреба были слышны глухие равномерные удары. Это Сюзанна взбивала овечье масло. Уже некоторое время Анжелике приходилось изготавливать новую порцию своих лекарств, которые, как говорили, творили чудеса. Из этого овечьего масла, смешанного со смолистым бальзамом и вытяжкой из трав, она сделает несколько горшочков мази по рецепту колдуньи Мелузины. Эта мазь успокаивала боли в мускулах, нервах и костях. В городе все у нее просили эту мазь.
Не по собственной воле, и упрекая себя за это, Анжелика стала лечить окружающих. Она считала, что совершает неосторожность.
Все началось с мадам Кампвер. Анжелика всегда старалась не принимать ее приглашения. Она была слишком уверена, что встретит в ее салоне кого-нибудь нежелательного — например, герцога де ла Ферте. Но однажды лакей, принес ей записочку от этой дамы. Она умоляла прийти к ней как можно скорее. Тон записки был необычен. Анжелике пришлось, по крайней мере, справиться, в чем дело.
Мадам де Кампвер приняла ее без своей обычной насмешливой и высокомерной манеры знатной дамы, привыкшей плутовать за карточными столами короля.
Она была в халате и не нанесла еще на свое лицо белила и румяна, с помощью которых делала маску цветущего здоровья, если не молодости. Она была теперь только старой, растерявшейся женщиной. Она схватила Анжелику в объятия и вскричала:
— Я знала, по крайней мере, вы не откажете мне в этом!
Она подвела ее к утепленной корзинке, в которой умирала маленькая обезьянка. Доктор Рагно отказался прийти, в негодовании, что прибегают к его науке по поводу животного
— Я подумала о вас, дорогая графиня. Ни у кого в этой стране нет жалости. Не будьте скрытной. За два года моего пребывания в Канаде я много слышала о ваших познаниях в медицине, вас даже считали колдуньей.
— Но именно поэтому, мадам, я не хочу проявлять свои познания в медицине. Меня даже обвиняли в том, что я могу сглазить.
— Но это же все забыто, — воскликнула мадам де Кампвер. — Иезуит далеко, вам нечего бояться его недоверия, ревности и нетерпимости. Прошу вас. Вы — единственный человек, с которым можно иметь дело в этом несчастном месте, где я умираю от скуки и холода. Не разочаровывайте меня!
Эти мольбы не заставили бы Анжелику приняться за лечение, если бы ее не взволновали большие, горящие глаза обезьянки. Когда она подняла ее, почти невесомую, как сухой корешок, обезьянка обняла ее за шею своими длинными, тощими, черными лапками и дрожа прижалась к ней. Это напомнило Анжелике обезьянку Пикколо со «Двора Чудес», которая прибежала звать ее на помощь в тот вечер, когда компания знати убила мэтра Бурьюса, хозяина харчевни «Красная Маска».
У маленького зверька было свистящее дыхание. Он горел в лихорадке.
— В самом деле, для него слишком холодно в этой стране, — сказала Анжелика. — Привезти сюда его было легкомысленно.
— Я столько оставила в своей жизни, когда уезжала в это изгнание, — вскричала мадам де Кампвер и стала плакать, — мне остался только мой маленький компаньон.
Несмотря на жаркий огонь, который мадам де Кампвер поддерживала в своем доме, казалось, что попытка вырвать у смерти бедное животное обречена на неудачу.
Однако она ее вылечила. После того как она справилась с воспалением, которое не давало обезьянке дышать, она долго откармливала ее тресковым жиром, которого она много привезла с восточного берега. Бретонские моряки продавали и расхваливали его как средство от зимней простуды. У него был неприятный запах, но результаты — удивительные, так что мадам де Кампвер даже запах находила прекрасным.
Начиная с этого времени, Анжелику все время звали в безнадежных случаях, иногда раньше, чем священника, из-за чего духовные лица хмурили брови.
Как могла она отказать, когда к ней прибежала серая от тревоги антильская кормилица Перрина и Анжелика узнала, что маленькая Эрмелина, ею чудом исцеленная, увязла в сугробе мягкого снега, когда убежала из дома.
Надо сказать, что ангелы-хранители сделали все, что могли. С этим нельзя не согласиться, ибо именно их умению сделать стрелу из самого гнилого дерева, когда им нужно выполнить свою миссию, можно приписать то, что прохожий, мертвецки пьяный, свалился именно в этот сугроб и, несмотря на туман, который затмевал его зрение, увидел маленький белый башмачок, торчащий из неподвижного сугроба свежевыпавшего снега. В результате он протрезвел и кинулся на помощь ребенку. Она еще дышала. Ее привели в чувство. Но, несмотря на принятые меры, ребенок заболел. Было ясно, что на этот раз ангелы-хранители не могли помочь. Только мадам де Пейрак могла еще спасти хрупкую девочку. Только она могла отогнать страшную тень, бродившую рядом с этой веселой, смеющейся птичкой, маленькой девочкой, так любившей сласти. Негритянка стонала, умоляла, ломая руки.
Анжелика последовала за ней в большой дом де Меркувилей.
Она сидела возле кроватки, держа ее маленькую ручку в своей руке, напротив нее негритянка бормотала какие-то непонятные африканские заклинания, и в двух шагах на своем насесте молчаливый попугай, переступая с лапки на лапку, таращил глаза, растерянные, как у отца у постели своей жены-роженицы. Анжелика боролась несколько дней.
Она вновь нашла свое место, которое было ей предназначено. Это началось еще в детстве, когда крестьяне со своего убогого ложа умоляли, чтобы прислали ее, маленькую фею из замка.
Она любила находиться там, любила чувствовать, как благодать, исходящая от нее, приносила помощь, разглаживала лица, искаженные страданием, ее радовало облегчение, которое она читала в глазах ребенка или взрослого.
