Томский сразу представил себе тесную клетку и запертую в ней узницу. Она рыдает, заламывает руки, лязгает цепями, в которые ее заковали. Ждет своего часа. Фантастично? Отнюдь. В Метро полно свихнувшихся клоунов вроде Диггера. У каждого своя фишка. Свой назойливый таракан внутри черепа. Уж он-то знает.
Первым к решетке приблизился Вездеход. Рост позволял ему заглянуть по ту сторону, не наклоняясь. Носов поводил фонариком по ржавым прутьям.
— Эй, кто там? Отзовись!
Единственным, кто ответил Вездеходу, было эхо.
— Ничего не видно. Только решетку на той стороне могу различить, и все.
Убедившись в том, что карлик прав, Томский вытащил из-за голенища армейский нож и вставил лезвие в головку одного из болтов крепления. Попытка открутить его закончилась тем, что насквозь проржавевшая шляпка болта отломилась. Тогда Толик применил другую тактику: просто потянул за решетку. Конструкция оказалась внушительной только на вид, и с легкостью отделилась от стены. Все это время плач не прекращался ни на секунду. Узница или узник не позволяли забывать о своем присутствии.
Томский уже собирался ударом ноги выбить вторую решетку, но его остановил Шаман.
— Не делай этого, — трагическим полушепотом попросил он. — Там карги.
— Разве твой карги плакса? — улыбнулся Томский. — Для безногого демона с человеческой головой вместо руки он слишком впечатлительный.
— Не смейся над карги, Анатолий. Он может принимать любой облик, разговаривать на всех языках и разными голосами. Наши поверья говорят, что карги использует любые эмоции и страсти, чтобы заманить человека в западню и растерзать. Стяжателя он привлекает кладом, труса — возможностью избежать встречи с опасностью, смельчака, спешащего на подмогу слабому, — плачем.
Сидя на корточках, Томский задумался. Только не хитрый карги занимал его мысли. Он размышлял не о духах, а о людях. Живых и мертвых. С одной стороны, лезть неизвестно куда в тот момент, когда Академлаг совсем близко, не очень-то разумно. С другой… Он причинил людям, которых искренне любил, слишком много боли, поэтому должен искупить свою вину, помогая тем, кто ему незнаком. Логика убийственно проста.
— Хорошо. За мной можете не лезть, сам полюбуюсь на плаксу и вернусь, — Толя достал из кармана пузырек с эликсиром, зубами сдернул пробку. — Мне очень хочется испытать твое снадобье, Шаман. Посмотрим, кто окажется сильнее: карги или Желтый?
Сделав глоток эликсира, Томский лег на спину и уперся ногами в решетку. То ли снадобье подействовало сразу, то ли ржавые болты уже не держали решетку, но она вывалилась после нескольких толчков и с лязгом упала на бетон. Томский пролез в отверстие и поспешил встать, чтобы быть готовым отразить нападение.
Однако атаковать его никто не собирался. Лишь плач зазвучал явственнее. Причем теперь Томский улавливал в нем какие-то странные нотки. Фальшивые, что ли? Толик вспомнил свою преподавательницу из музыкальной школы. Халтурить у нее на занятиях было бесполезно — седенькая старушенция моментально замечала, что ученик не готовился, и принимала соответствующие меры. Сейчас Томский чувствовал себя в роли преподавателя, которого пытаюсь обмануть фальшивой игрой. Вот только где прячется таинственный ученик?
Быстро осмотревшись, Томский составил для себя представление о месте, куда его занесло. Он стоял на узкой платформе станции метро рядом со сложенными в аккуратный штабель белыми мраморными плитами. Ими был выложен пол и часть путевой стены. На путях застыл единственный вагон. Определить, как он выглядел в молодости, было сложно — прямо над вагоном в своде зияла трещина, напоминавшая свежую рану. Только вместо крови ее края набухли водой. Длительное воздействие сочащейся из трещины влаги превратило вагон в уродливую личинку, опутанную скользкими нитями гнили и рыжими хлопьями ржавчины. Сквозь нее проглядывали остатки колосьев, обвитые красной лентой, — жалкие остатки герба.
Рассматривая окна вагона, Томский непроизвольно дернулся — ему показалось, что из них выглядывают белые, как мел, лица пассажиров. Успокоила их неподвижность. Круглые образования оказались скоплением какой-то пены, тоже гнилостного происхождения. От влаги пострадал только вагон. Все остальное отлично сохранилось.
Правда, на всем убранстве станции лежал отпечаток незаконченности. Начинался он с недоделанной путевой стены, пустых крюков для люстр на потолке и заканчивался разноцветными трубами, тянущимися вдоль всей платформы над отверстием, через которое пролез Толик. Именно трубами. Привычные кабели были спрятаны в них, словно подчеркивая особый статус станции. Из щелей между трубами торчали острые штыри, явно предназначенные для крепления фальш-панелей. Их на станцию, судя по всему, доставить так и не успели.
Привлекали внимание круглые, сантиметром двадцать диаметром отверстия в путевой стене. Он были забраны декоративными решетками, отлитыми из бронзы и изображавшим звезду в лавровом венке. Там, где решетки не установили, отверстия выглядели просто черными дырами, составляя резкий контраст с белым мрамором.
Увлекшись осмотром, Томский совсем забыл о плаче. Теперь он понял, в чем состоит фальшивость этого звука: плач носил четкий механический оттенок, обладал определенным ритмом и повторялся через равные промежутки времени. Люди так не плачут. Просто потому, что не смогут так долго выдерживать темп и не сбиться с дыхания. Люди — нет. А как рыдают духи? Им-то дышать необязательно. Карги может вообще не иметь легких и чувствовать себя прекрасно. Доносился плач из вагона — места, куда Толе входить очень не хотелось.
Подбодрило появление Аршинова. Он, покряхтывая, вылез на платформу и разрядил напряжение ворчанием о Варваре, которая из-за своего любопытства лишилась носа насильственным путем.
Предоставив прапору заниматься осмотром станции, Толя направился к вагону. Дверь в нем была только одна. Чтобы войти, пришлось отодвинуть свисающую с крыши прядь мокрого мха. На ладонях после этого осталась какая-то мерзкая слизь. Томский сунул фонарь под мышку, чтобы вытереть руки о штанины, и тут прогрохотала автоматная очередь. Одновременно с ней раздался звон разбитого стекла. Подхваченные эхом, эти звуки разнеслись по всем уголкам таинственной станции. Толик хотел обернуться, чтобы увидеть, что произошло, но некая невидимая сила втащила его в вагон. Томский выхватил фонарик, но необходимости в нем уже не было: вагон ярко освещался лампами под матовыми плафонами и плавно покачивался из стороны в сторону. За окнами, уже застекленными, проносились параллельные ряды труб и кабелей. Все места были заняты существами с лицами, слепленными из ноздреватой белой пены. Волосы привидениям заменяли жгуты зеленого мха. Были здесь и мужчины, и женщины. Первые — в смокингах, накрахмаленных до хруста сорочках с черными бабочками, в узких и блестящих от избытка ваксы штиблетах. Прекрасный пол нарядился в черные платья с таким глубоким декольте, что пенистые груди лишь чудом удерживались за вырезом. Одинаковые глаза, больше похожие на пластмассовые пуговки, уставились на Толика. Синие губы привидений синхронно растягивались в беззвучных рыданиях.
