— Восемьдесят лет — большой срок, — отвечал Исай Александрович. — Мы надеемся… нет, мы уверены в том, что коммунисты осознали и исправили свои ошибки. Как я уже говорил, испытания всегда укрепляли нашу партию.
— Куницын прав, Толик! — поддержал коллегу Теченко. — Бакунин, Кропоткин и остальные горе-мыслители не для нас, а Махно вообще гнида последняя и…
— Хватит, Тарас! — Куницын сурово сдвинул брови. — Без оскорблений! И все же, Анатолий, мы идем на Красную Линию. Точка!
— А ты, Отто? — горько усмехнулся Томский. — Наверняка тоже к своим единомышленникам, в Рейх лыжи навострил?
— Natürlich
[14]
, Анатоль, — бледное лицо Лютца сделалось пунцовым, а голос задрожал. — И ничьего смешного в этом не вижу. Фюрер предвидел появление Четвертого Рейха. Раз он сущьествует — мое мьесто там.
— Значит, разбегаемся, — подытожил Толик. — Жаль, а я уж грешным делом подумал, что мы можем стать командой…
Перед выходом решили отдохнуть. Наступила тишина, нарушаемая лишь треском горящих досок.
Вдруг Вездеход вскочил. Пристально всмотрелся в темноту коридора. Толик потянулся к автомату, но тут карлик улыбнулся:
— Отбой тревоги. Это Шестера!
Носов не ошибся. Через пару секунд проворная ласка заняла свое коронное место — на плече у карлика. Из-под полоски кожаного ошейника зверька торчал свернутый в трубочку огрызок бумаги.
— Так-так, наш почтальон доставил письмецо, — Вездеход вытащил записку. — Гм… Анатолию Томскому. Держи!
Толик сразу узнал почерк жены. Встал, отошел от костра и только после этого развернул записку. Строчки сразу запрыгали перед глазами. Томский прочел все, но никак не мог уловить смысл прочитанного. У него опять начались галлюцинации? Теченко ошибся, и победа над темной половиной оказалось Пирровой? Он видит то, что хочет, а не то, что на самом деле?
Толик вернулся к костру, протянул записку карлику:
— Прочти. У меня что-то с глазами.
Носов взял листок, нахмурился, зашевелил губами. Взглянул на Толика, потом вернулся к чтению.
— Что там? — Томский сгорал от нетерпения. — Ну же, Колян, читай, чтоб тебя!..
— А че тут читать, Толян? Сын у тебя родился. Лена спрашивает, как его назвать. Считает, что ты будешь настаивать на имени Эрнесто. Вот, собственно, и все.
— Ответ будем давать?
— Как скажешь. Я считаю, не помешает — Шестера окажется дома точно раньше нас.
— Тогда пиши: «Сына назовем Алексеем. Хорошее русское имя!»
ЭПИЛОГ
«…Умрет ли Хайд на эшафоте? Или в последнюю минуту у него хватит мужества избавить себя от этой судьбы? Это ведомо одному Богу, а для меня не имеет никакого значения: час моей настоящей смерти уже наступил, дальнейшее же касается не меня, а другого. Сейчас, отложив перо, я запечатаю мою исповедь, и этим завершит свою жизнь злополучный Генри Джекил.»
[15]
Анатолий дочитал последнюю страницу и захлопнул книжку. Жаль, что ее придется вернуть в библиотеку Полиса. «Странная история» была написана не просто великим знатоком человеческой натуры. Она перекликалась с собственной историей Томского. Правда, в отличие от несчастного доктора, ему удалось обуздать темную половину своего сознания, но чувство вины осталось. Не случайно его излюбленным местом для чтения стали могилы Мишки и его матери — два едва заметных бугорка в дальнем углу станции.
Этих людей можно было спасти, научись он справляться со своим собственным Хайдом немного раньше. Грустно осознавать подобное, но так уж устроен Анатолий Томский: для того, чтобы начать действовать, ему нужна хорошая взбучка. Гремучая смесь из безысходности и потрясения.
Толя услышал шаги, обернулся и увидел Колю Носова. Вид у него был усталый, на губах играла фирменная вездеходовская улыбочка.
— Все читаем, ума-разума набираемся? — карлик сел рядом с Томским. — Правильно, Толян. Ученье — свет, неученье…
— Все бродяжничаем? — ответил Толик, подражая интонации карлика. — Где на этот раз шлялся?
— Долго рассказывать. Зато новости — закачаешься! Вчера красные поставили к стенке Куницына и Теченко. За троцкистскую пропаганду и подстрекательство к свержению законно избранного правительства.
— Шутишь?
— Если бы! Наши академлаговцы додумались прилюдно объявить Москвина ренегатом, предавшим ленинские идеи. Ну, их естественно и того-ентово…
— Жаль. Хорошие были ученые…
— Лютц, по слухам, тоже на этом свете не задержался. В Рейх я не совался, но из достоверных источников знаю: фашисты не поверили ни единому слову Отто и признали его шпионом красных. А со шпионами у наци разговор короткий…
Вездеход встал, положил руку на плечо Томского:
— Ну, а ты как? Не надоело еще на станции киснуть? Засиделся ты, Толян. Если куда соберешься, меня позвать не забудь.
Томский в ответ улыбнулся и покачал головой:
— Извиняй Коля, мне сына растить надо. Да и других дел здесь невпроворот.
— Ха! Зарекалось ведро воду не носить. Ладно, пойду супец хлебать. Чуешь, какой запах? Аж челюсти сводит!
Вездеход ушел, оставив Томского наедине с его невеселыми мыслями. Толик думал о том, сколько пользы могли принести Куницын, Теченко и Лютц жителям Метро, попади они, к примеру, в Полис. Не сумел он их убедить, не нашел нужных аргументов и вот — плачевный итог. Идеология в очередной раз взяла верх над здравым смыслом. Простая и убийственная в прямом смысле красно-коричневая пропаганда оказалось куда действеннее человеколюбивых рассуждений Кропоткина и Бакунина.
Окончательно погрузиться в трясину большой политики Томскому помешала жена. Она пришла вместе с маленьким сыном. Села рядом, приложила палец к губам.
— Т-с-с. Парень пообедал и уснул.
Толик осторожно отвернул край пеленки. Младенец мирно посапывал. Розовые, пухленькие его щеки, казалось, светились изнутри, а уголки миниатюрных губ были опущены вниз. Это придавало малышу чересчур серьезный и поэтому очень комичный вид. Словно почувствовав на себе взгляд отца, Алексей Анатольевич Томский нахмурился и причмокнул.
— Ему снятся сны? — шепотом спросил Толик.
— Конечно. Хорошие сны. Он ведь пока не знает, что родился под землей…
— Смотри-ка, просыпается!
Младенец открыл глаза и тут же схватил протянутый палец отца. Поначалу Томский улыбался, но потом от взгляда сына ему сделалось не по себе. Алешка смотрел на окружающий мир слишком уж внимательно, словно изучал его своими маленькими голубыми глазенками. Да и хватка у малыша была не по-младенчески крепкой. «Неужели…» — сполохом свернула в голове страшная мысль. Толик с трудом высвободил палец.
