– Угу, – сказал капитан. – Нож этот всему поселку известен, а он отпечатки свои с него стирает… Забавно, правда?
– Чего это? – с испуганным интересом спросила Татьянка.
– Ничего, – сказал капитан. – Не твоего ума дело. Вон, консервы трескай. Любишь кильку в томате?
Татьянка робко кивнула и осторожно запустила щербатую вилку в банку с килькой.
– Да, – продолжал капитан, осторожно опуская нож в полиэтиленовый пакет и убирая пакет в сейф, – чем дальше в лес, тем больше дров… Это, – он кивнул на лист бумаги с остатками графитовой пыли, – конечно, не метод, но все-таки… По такой жаре, да пьяный, да побегавши, он должен был такие пальчики на рукоятке оставить, что любо-дорого глянуть. А глядеть-то и не на что. Странно это… Татьянка, а, Татьянка! Ты, часом, не знаешь, где твой Васька мог схорониться?
Вопрос был задан легким, почти шутливым тоном, но Татьянка вздрогнула, перестала есть и выпрямилась, опустив глаза в консервную банку.
– Знает, – сообщил капитан Юрию, беря в руку стакан с самогоном. – Гляди, как закраснелась! Да ты не бойся, глупая, ничего мы ему не сделаем! Видать, это не он Петровича зарезал. Вот я и хочу спросить, кому он нож свой отдал. А то, может, и потерял по пьяному делу… А?
Юрий поморщился и торопливо отхлебнул из стакана. “Ментяра чертов, – подумал он с раздражением. – Девчонка-то при чем? Ее-то зачем в это впутывать? Обманывать зачем? Эх, да что там! Мент – он и в Африке мент, а уж в тайге и подавно…"
– Не он? – с внезапно вспыхнувшей надеждой переспросила Татьянка.
– Ручаться не могу, – удивив Юрия, честно ответил капитан, – но похоже, что не он. Сдается мне, что его кто-то очень хочет под монастырь подвести. Вот мне и надо с ним повидаться, чтобы узнать, что это за гад такой у нас завелся. Ну, что скажешь?
Татьянка закусила губу. Одолевавшие ее сомнения и лихорадочная работа мысли так ясно отразились у нее на лице, что Юрий невольно улыбнулся. “Вот ведь святая простота, – подумал он. – Разве можно такую обижать? А ведь обижают, на, каждом шагу обижают. Она и родилась-то обиженной, без всякой надежды на то, что хоть когда-нибудь заживет по-человечески…"
– А он, – Татьянка кивнула подбородком в сторону Юрия, – с вами пойдет?
«Вот те на, – подумал Юрий. – Приехали… Они что, сговорились? Да не хочу я, хватит с меня, сколько, черт возьми, можно? Что я им, нанялся лбом орехи щелкать?»
Капитан покосился на него, едва заметно ухмыльнулся левой, обращенной к Юрию половиной лица и спокойно сказал:
– Пойдет, конечно. Куда ж он денется? Правда, Юрий.., э… Алексеевич?
Юрий посмотрел на него в упор, но капитан был занят тем, что ободряюще улыбался Татьянке. Тогда Юрий вздохнул, немного подвигал нижней челюстью, чтобы справиться с раздражением, и подтвердил:
– Да. Деваться мне некуда, это верно. Татьянка тоже вздохнула – длинно и прерывисто, поколебалась еще секунду и наконец заговорила.
– Как с нашего двора через заднюю калитку выйдешь, – начала она, – будет тропинка. По ней, если прямо идти, попадешь аккурат к ручью, где Петровича.., где он рыбу ловил. А примерно на полпути есть неприметный такой поворотик…
– Это к Горелой пади, что ли? – уточнил капитан.
– Ага, туда. Там старая заимка есть, Васька в ней отсиживается, когда набедокурит. Я ему туда часто еду носила, знаю…
Капитан с лязгом захлопнул дверцу сейфа, погремел ключами, запирая замок, и встал, привычным жестом нахлобучив фуражку. Поправив козырек и заученно приложив ребро ладони к кокарде, чтобы убедиться, что она расположена точно по центру, он выжидательно посмотрел на Юрия.
– Даже так? – изумился тот, бросив выразительный взгляд на бутылку.
– Допьем, когда вернемся, – сказал капитан.
– Конечно, – согласился Юрий. – Тем более что тому, кто вернется, достанется больше.
* * *
Георгий Бекешин вернулся в Москву загорелым и отдохнувшим. На следующее после приезда утро он явился в офис своей старой фирмы ровно к девяти ноль-ноль, вручил расцветшей при его появлении секретарше заморский сувенир и решительно прошествовал в свой кабинет, полный энергии и новых планов.
Его строительная фирма продолжала более или менее сносно процветать благодаря его энергии и умению вести дела. Бекешин просто не умел сидеть без дела, глядя, как живые деньги протекают между пальцев и уплывают в чужие карманы Раз уж старую фирму пришлось оставить в том виде, в каком она существовала до того, как его осенила идея заняться энергетическими сетями, то он не мог позволить конкурентам затоптать свое детище только потому, что оно ему наскучило. Тем более что в офисе новой фирмы ему было совершенно нечего делать. Там за директорским столом сидело надутое ничтожество, пустоголовый павлин с тремя высшими образованиями, не имевший ни малейшего понятия о том, на кого он работает и чем на самом деле занимается. Он разговаривал по телефону своим бархатным, хорошо поставленным голосом, он важно вносил свое солидное пузо в отделанные натуральным дубом кабинеты и, округло жестикулируя, достигал договоренностей с хозяевами этих кабинетов, понятия не имея о том, что все эти договоренности – липа и ничего, кроме липы, и что счет возглавляемой им фирмы, на который поступали кредиты и предоплата за заказы, которые никто не собирался выполнять, – просто перевалочный путь на пути переброски этих сумм за рубеж. Это было экономическое преступление в чистом виде, и Бекешин, думая на эту тему, все чаще испытывал смутное беспокойство – уж очень рьяно взялся за дело старинный приятель его отца, седоголовый Андрей Михайлович.
Впрочем, деятельность липовой фирмы требовала его непосредственного вмешательства очень редко, а доход приносила весьма ощутимый, так что бороться с тревожными мыслями было совсем несложно. В конце концов, ни на одном из документов не стояла его подпись, и только два или три человека догадывались о его причастности к этой афере. Бекешин чувствовал себя блохой, присосавшейся к шкуре динозавра: сколько бы крови он ни выпил из огромного энергетического монстра, на экономическом самочувствии огромного концерна это отразиться не могло, а значит, шансов быть обнаруженным и раздавленным тоже почти не было.
В это утро Бекешин чувствовал себя именинником. Накануне, вернувшись домой, он из чистого любопытства связался по Интернету с банком и поинтересовался размером своего личного счета. Каково же было его удивление, когда он обнаружил в разделе “Сумма” семизначное число! Конечно, он знал, что этот день не за горами, но вовсе не ожидал, что это случится так скоро. Получалось, что он действительно набрел на золотую жилу, и золото оттуда просто било фонтаном. Это был долларовый гейзер, и теперь, сидя в мягком кресле за своим просторным, идеально чистым столом, Бекешин откровенно благодушествовал.
Потом ему вдруг вспомнился лейтенант Фил, Юрка Филатов, сосед по койке в курсантском общежитии, который сейчас, ни о чем не подозревая, кормил комаров где-то у черта на рогах, лазая вверх-вниз по решетчатым опорам какой-то никому не нужной ЛЭП и натягивая провода. Бекешин хмыкнул и пожал плечами: что ж, каждому свое. У Филатова воинское звание, героическое прошлое и даже, наверное, какие-нибудь ордена – чтобы такой орел, да без орденов! – а у него, Георгия Яновича Бекешина, белый билет, деньги и блестящие перспективы. Он подумал, от каких, в сущности, мелочей зависит порой человеческая судьба: легкий поворот головы, ничтожное изменение угла зрения, и вот ты уже видишь все вещи в совершенно ином ракурсе, и оказывается, что ты смотришь вперед, в будущее, работаешь для него, уже наполовину живешь в нем, в то время как твой ближайший товарищ, не успев вовремя повернуть голову, так и остается в своем славном прошлом вместе со своими орденами, опытом ведения боевых действий и понятиями об офицерской чести.
