Но вот в чем оказалась закавыка. В этом прелестном мире социализма, развитого и почти прикончившего капитализм на Земном шаре, продолжала существовать проблема дефицита, и ладно бы только на какие-нибудь модные тряпки – в условиях отсутствия конкуренции со стороны «левисов» и «вранглеров» это как-то не слишком ощущалось, – но ведь была еще и проблема дефицита съестного.
Нет, вообще-то, что-нибудь в продаже всегда имелось, но за какой-то, не слишком аппетитного вида, картошкой часто приходилось стоять в очереди два-три часа. А ведь это была не отдаленная провинция, а матушка-Москва, столица страны, покрывающей уже не одну шестую, а, слава Сталину, одну пятую площади суши. Панин с трудом представлял, что делается в других, менее славных городах. Там, в оставленном на время мире, он умудрился родиться в иные времена. Может, в его глубоком детстве родителям тоже приходилось подолгу потеть в магазине «Овощи-фрукты», следя, как бы какой-нибудь пройдоха, вклинившись без очереди, не перехватил последний на сегодня килограмм яблок – Панин не мог этого помнить.
Вообще-то, как решался вопрос снабжения чем-либо в провинциях, было понятно – аналогичная методика наличествовала и тут. Официально она могла именоваться как угодно, периодически меняя личину, не затрагивая суть. Карточно-талонное распределение – вот что это было. «От каждого по способности – каждому по труду» в действии. До уравниловки будущего изобилия коммунистического завтра еще далековато – ждите спокойно, в двадцатом веке не получилось, в двадцать первом пробуксовывает, может, в двадцать втором повезет. Возможно, когда на Марсе будут яблони цвести, тогда и наедитесь яблок вволю – не червивых.
А сейчас той же девушке Авроре как представителю рабочего класса выдавали в профсоюзе талоны на сахар, сигареты и прочее или, того лучше, сразу отсыпали мешок картошки, привезенный предприятием из подшефного колхоза. Вот именно преимущество последнего вида снабжения и стояло Панину поперек горла. Он-то ни к какому рабоче-служащему классу не относился. А по талонам, также умело в госбанке имитированным, продукты выдавались далеко не всегда.
Иногда Панин рисковал прикупать кое-что у спекулянтов – мелких пережитков почти сто лет назад закопанного в могилу внутреннего капитализма. Но «сорняки старого мира» продолжали выкорчевываться властью с неугасимым революционным порывом, а потому, производя сделки обмена фальшивых денежных знаков на материальные носители белка и витаминов, можно было ненароком угодить в облаву. Простые смертные, при поимке, могли отделаться пятнадцатью сутками или выговором на предприятии, а чем бы кончил Панин – человек поддельный в этом мире с головы до пят?
Вот и приходилось иногда стоять в очередях.
37. Гости из загнивающего мира
А француз – парень неплохой. Веселый, на гитаре красноармейца Салова чудеса выделывает, конечно, когда Кожемякин разрешает шуметь. Зовут его Жорж Сюри, но настоящее ли это имя или какая-нибудь конспиративная кличка, покрыто мраком. Буратов с ним в хороших, приятельских отношениях. Даже водил в башню главного калибра на экскурсию, с письменного согласия Кожемякина, разумеется. Так что у «Флягина» тут передвижной филиал ВДНХ, и французский товарищ имел возможность убедиться в достижениях советской военно-прикладной науки. Потрясен, правда, не был, из Буратова явно никудышный экскурсовод. Жалко, не присутствовал этот Жорж, когда товарняк на рельсах от сотрясений подпрыгивал или когда достижение его родимого милитаризма – «Гочкисы» десятитонные от общения со снарядами буратовскими рассыпались. Права народная русская мудрость: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Словом, весь толк от экскурсии только тренировка в языке. Встретим освобождение Парижа во всеоружии!
38. Речные тупики загнивающего мира
– Младший лейтенант Буратов, вы кандидат в члены партии? – спросил капитан судна Кожемякин, как будто был не в курсе.
Но вопрос был задан без улыбочек, то есть официально, и, следовательно, требовал прямого, по-военному короткого ответа.
– Так точно, командир, – рапортовал Буратов.
– Товарищ командир, – поправил Кожемякин автоматически.
– Так точно, товарищ командир.
– Разговор у нас с вами, товарищ Буратов, будет очень серьезный и не предназначенный для неподготовленных комсомольских ушей.
– Понял, товарищ командир.
– Прекрати паясничать, Володя, – с досадой высказал Кожемякин, расстегивая верхнюю пуговицу бушлата.
– Да не паясничаю я, командир.
– Товарищ командир, – снова автоматически поправил Кожемякин.
– Не паясничаю я, товарищ командир, – отремонтировал словосочетание Буратов.
– Что-то мы зациклились, Володя, – произнес Кожемякин, почесывая висок. – Дело вот в чем. Будет к тебе не слишком почетное, но очень ответственное задание партии и командования. Ты как?
– А когда я от заданий или приказов отлынивал, командир?
– Товарищ ко… Тьфу! Черт возьми! – ругнулся Кожемякин. – Задание очень серьезное, но несколько необычное. Кстати, я тут буду намедни фамилии вносить в кандидаты на награждение. Есть возможность попасть в списочек на боевое «Красное Знамя».
«Что-то не так», – панически подумал Буратов, но виду, разумеется, не подал.
– Очень интересно, – сказал он вслух.
– Так вот, Володя, кандидат в члены партии и будущий коммунист, если ты по наивности надеешься, что за стрельбу по деревянным вагонам можно заслужить «Красное Знамя» – ты глубоко ошибаешься.
«Еще и танки были, целых три штуки!» – громко, но про себя, возразил Буратов.
– Если бы ордена за такое давали, Володя, то любой летчик советского бомбардировщика не смог бы взлететь – грузоподъемность самолета не потянула бы к небу все его ордена уже после первого месяца боев. Понимаешь?
– Понимаю, командир.
– Товарищ ко… О горе мне!
– Извините, товарищ командир, – подрихтовал обращение Буратов.
– Так, так, тихо, товарищ младший лейтенант. Стоп. – Кожемякин начал потеть лбом, несмотря на присутствие в Северном полушарии зимы. – Значит, понимаешь, Володя? Вот и хорошо, что понимаешь. Что за это награждать, право? Любой горазд крушить на расстоянии, правда?
– Правда, това…
– Уймись, – прервал, покраснев от предчувствия, Кожемякин и продолжил: – А вот глаза в глаза попробуй. Вон как наша пехота. Вот где смелость надобна нечеловеческая.
– Да, против танка врукопашную оно, конечно… – дополнил, сам не ведая для чего, Буратов и осекся под странным взглядом командира. – Я слушаю, слушаю.
– Я к чему веду, Буратов. Убивать на дистанции надо, конечно, уметь, но воли такой, как вблизи, не требуется, так ведь.
– Само собой, това…
– Так вот, Володя, крепись. Не могу прямо приказывать, не входит это в твои непосредственные служебные обязанности, сам понимаешь, но как старший партийный товарищ прошу.
