– Привыкай, норвежец, – хмуро улыбнулся Виталий. – Этот этап, судя по всему, будет очень долгим.
– Кстати, ты рано ушел из большого биатлона. Ты отстал от нас совсем на немного.
– Я, в отличие от тебя, сопли все же во время бега вытираю, – бормотнул Виталий по-русски, улыбнувшись углом рта.
Третий стрелок, женщина, колдовала над Ленкой. Она тоже говорила по-английски, но была не из Норвегии, откуда-то еще. К счастью, по основной своей профессии она оказалась медсестрой, так что смогла Ленке и капельницу поставить, и что-то уколоть. Ленка уже выглядела гораздо лучше – то ли лечение помогло, то ли в чем другом была причина.
– А все равно мы лучшие, – с гордостью заявил норвежец, – мы и так бы выиграли Большой хрустальный глобус – и в мужском, и в женском зачете. И Кубок наций – тоже. И норвежская команда была самой результативной вчера, когда зачистя… чисча… – он пытался выговорить незнакомое слово по-русски, – …убирали вокзал.
– Это потому, что вашей Торы пугаются даже морфы, – буркнула биатлонистка.
Игрушка от орка
Осеннее солнце палило немилосердно, так что даже привычная ко всему кожа Джона Наматжиры чувствовала его злую ласку. Белые всегда спрашивали: не тот ли он самый Наматжира? Иногда, когда ему очень хотелось выпить, а денег на выпивку не было, он отвечал утвердительно. Тем более что тот Наматжира, хотя он и был Альберт и за чьи картины сегодня дрались все музеи мира, тоже пил и, кажется, все-таки был каким-то его дальним родственником. А что касается времени, белым, похоже, было наплевать, что знаменитому «художнику», которого они угощают стаканчиком виски, уже исполнилось – учитывая, что он родился в 1902 году, – больше ста лет… Джон, правда, иногда чувствовал себя именно на столько. Вот, к примеру, как сегодня – голова ужасно болела после вчерашнего: то ли от дрянного виски, то ли оттого, что здоровяк Тедди Бронсон, крепко саданул ему тогда в левую скулу, хотя Джону всего лишь хотелось выпить. Очень сильно хотелось, но он совершенно не думал брать тот бумажник у заезжего русского журналиста, приехавшего писать репортаж о «лунном ландшафте опалового края». Джон слышал – русский именно так собирался назвать свою статью. Вроде как до него ни один писака такого не накропал про «лунный ландшафт». Оно, конечно, правда – картина, которая открывалась новому взгляду на бескрайние поля с тысячами отверстий шахт, где когда-то рылись в поисках счастья старатели, может, и напоминала Луну, но – великие духи предков! – даже Джон, наверное, смог бы придумать что-то поновее такого избитого штампа. И ведь бумажник нашелся потом, русский сам его куда-то запрятал, а Тедди все равно врезал ему своим молотоподобным кулаком. Элизабет, жена Тедди, правда, пожалела его. И даже дала с собой сегодня утром бутылку крепкого пива, черного и густого. Если бы не они – в смысле, Элизабет и бутылка, – Джону пришлось бы совсем плохо. Чем-то Элизабет была утром расстроена – вроде Тедди как-то повздорил потом с тем русским, а потом не ночевал дома… У Джона, впрочем, так болела голова, что он не прислушивался сильно к ее словам. Еще раз помянув добрым словом жену Тедди, он отхлебнул из горлышка маленький, совсем маленький глоток и подтащил к себе очередной кусок породы.
Он сидел, скорчив ноги, на краю одного из многочисленных отверстий шахт, которые испещряли все вокруг, куда бы ни кинул взор. Кто в ней рылся и когда, была ли она «удачливой», или неизвестный старатель так и отковырялся в ней без единого счастливого дня, Джону было неизвестно. Он выбрал это место просто потому, что надо было где-то сесть и попытаться «нащелкать» хотя бы на еду. Ну и на выпивку, само собой… И кроме того, эта шахта была не так далеко от поселка, а Джону сегодня совсем не хотелось тащиться куда-нибудь в глубь пустыни. Хотя какой там поселок – магазинчик Тедди да несколько жестяных хижин, в которых жили или, вернее, прозябали с десяток-другой искателей шального богатства. Некоторые из них приехали сюда уже лет двадцать назад – и все так же рылись в красноватой глине, мечтая, как и в первый день поисков, что наконец-то сегодня они найдут свой боулдер
[8]
размером с куриное яйцо. Ну или с грецкий орех как минимум. Большинство, правда, настолько долго не задерживалось – они или быстро понимали, что найти счастье в этом пыльном краю столь же вероятно, как и насшибать опалов прямо с радуги, и скорехонько покидали здешние места или, не выдержав местных тягот, тихо ложились в сухую землю, и могилы их быстро заносило песком… На памяти Джона, а он жил здесь уже четыре года, никто не находил чего-либо стоящего больше чем разве что на несколько тысяч долларов. Хорошо, если эти деньги тратились на самую разумную покупку – билет до ближайшего города, а не на новые лопаты или ультрафиолетовые лампы, чтобы разглядеть завтра под землей в неестественном свете отблеск камня, который будет большим. Отблеск, которого не было завтра… и послезавтра… и через полгода…
Джон разбил молотком кусок породы и принялся тщательно перебирать обломки, поворачивая их и так и этак, надеясь увидеть под солнцем просверк красного или синего. Крохкие куски он сосредоточенно растирал в жестких ладонях, просеивал пыль между узловатыми пальцами. Он не надеялся на боулдер с куриное яйцо. Его в принципе устроил бы и совсем крохотный опал – размером хоть бы и с просяное зерно. Конечно, если его продать где-нибудь подальше, в Мельбурне или Сиднее, даже за такой камень можно было бы получить пару сотен. Здесь же Тедди спишет ему старые долги, даст пару бутылок виски, несколько банок консервов, может быть, откроет небольшой кредит. В общем-то Джону больше и не надо. Ему даже хижина не нужна была – он спал в выкопанной ямке, как и сотни поколений его предков. Нет… и здесь ничего нет… Он, кряхтя, распрямил сгорбленную спину и посмотрел на оставшуюся горку еще не исследованных кусков. Если и здесь ничего не будет, придется опять спускаться в шахту, вновь дробить неподатливый грунт… ой, как же не хочется этого делать. Он вздохнул и подтащил еще один кусок. Сзади, за спиной, в поселке послышался какой-то шум, вроде бы даже детский плач. Тедди точно дурак: ну куда ни шло притащить сюда женщину – мужчине без них трудно, – но еще и семилетнего ребенка? Мальчику нужно учиться, а чему и, главное, где ему учиться здесь? Если бы здесь жили племенем хотя бы его сородичи, они бы могли научить мальчишку, нет, не науке белых, своей науке – как читать землю, небо… если бы Тедди отпустил к ним своего сына. «Ага, отпустил бы, – со смешком сказал ему какой-то внутренний голос, – ребенка – к оркам… ты что, не помнишь, что было в прошлом году?» Они тогда с Эдвардом Раберабой отмечали праздник Воды и даже нанесли на тела и лица священную белую раскраску. Потом выпили… Джон так и заявился в поселок – в раскраске. Маленький Уильям тогда с любопытством смотрел на него, а потом и спросил у Элизабет наивно-испуганно: «Мама, а это – Саруманов орк?» – наверное, только что посмотрел «Властелина колец». Тедди тогда расхохотался и сказал, что этот дикарь и слова такого, поди, не знает, хотя по виду – да, сильно похож. Тем не менее Тедди так развеселился, что весь вечер бесплатно поил Джона.
Джон ударил по куску и едва не завопил от восторга, увидев темно-фиолетовый отблеск. Осторожно счистив сильными пальцами корку глины, он отковырял от основного куска камень не больше фасолины, но с такими чудесными цветами и переливами красного, зеленого, фиолетового, что даже ему, не очень сведущему в ювелирном деле, стало ясно: такой опал будет стоить после обработки не меньше двух десятков тысяч. Слава духам! Все же он вытянул счастливый билет в этой лотерее! Тедди, конечно, облапошит его, тут и думать нечего, но по крайней мере год он теперь не будет думать ни о еде, ни о спиртном. «Несколько месяцев, вряд ли больше», – холодно сказал голос, но Джон не захотел прислушиваться к нему. Он жадно глянул на оставшийся кусок породы. Как он знал, иногда опалы располагались в породе гнездами – где есть один, запросто может быть и второй… или даже третий… Это и вправду походило на лотерею: можно было копаться в шахте всю жизнь, бить новые и новые шурфы, перелопатить тонны породы – и все же пропустить тот кусок, в котором лежало богатство. Ну-ка, вот здесь вроде трещина, если по ней стукнуть… Он несильно ударил по куску молотком, и тот вдруг рассыпался в мелкие крошки. А от открывшейся картины Джон застыл…
