За столом повисло неловкое молчание, которое прервал Старый:
– Ладно, что было, то уже прошло. Ты, Крыс, еще то учти, что человек мог бы нам с тобой об этом не говорить, а вместо этого рассказать, как он в одиночку толпу зомбей скальпелем порезал и ушел, трех раненых на себе вынося. А я еще и то знаю, что ни один суд тебя не накажет за врачебную ту же ошибку больше, чем ты сам себя накажешь. Ты-то сам, когда оружием разжился, – жестко сказал Старый, – поспешил ли в больницу, чтобы беспомощным помочь, ну или проверить хотя бы, не остался ли кто забаррикадированный в реанимации или еще где, или стал смотреть, где чего полезного бесхозного лежит? Вояки с оружием, долг которых людей защищать и умирать, между прочим, если потребуется, разбежались, и мы все это восприняли нормально – типа, у них же семьи, а вот если доктор ушел – как так! Его же профессия – самая гуманная! Я это еще по той, добайдовой жизни помню – станет плохо кому на улице, реанимацию проводить надо, кругом куча народу стоит и возмущается: где эта «скорая», где эти медики!.. А кругом ведь водители стоят, каждый из которых, сдавая на права, обязался, получая их, оказывать первую медицинскую помощь, и в том числе и реанимацию проводить в случае необходимости. В чем и подписался, когда пластиковую карточку ему вручили… Давай лучше всех помянем, кто тогда пропал… – и первый поднял рюмку, не чокаясь.
– …Вышли из больницы сзади – там никого, – продолжил Дмитрий. – Я в общем-то подумал: если такая хрень у нас творится, что же тогда дальше делается? Вспомнил тот поезд, спортсменов тех укушенных – мне аж нехорошо стало. Прикинул, что парень тот из Москвы ехал, а значит, там где-то уже заразился, – совсем мне заплохело. Главное, непонятно, что дальше делать, куда идти, куда больных вести. В другую больницу – так не было у нас другой, сам же знаешь, а и была бы – там точно такой же ужас творился бы, что и у нас. На случай чрезвычайных ситуаций, помнится, отрабатывали сценарий, так там везде первым пунктом: «…Оповестить сотрудников и прибыть к месту работы…» Попробовали в милицию-полицию позвонить – нет ответа, чеэсникам – все на выезде. Девчонки мои на меня смотрят преданно, ждут, что я цэу им сейчас раздавать начну. Давай осторожно к выходу пробираться. Подошли за угол, заглянули – перед больницей ходячее кладбище.
Кто стоит, кто так ходит, а с этажей – еще кричат. Тут кто-то с третьего маханул, бедолага, ноги поломал, на него сразу вся толпа навелась, пошли его жрать. Ну а от двора отвлеклись. Там машин много стояло, некоторые с открытыми дверями даже. Думаю, раз люди торопились, может, и ключи кто оставил. Рванул я туда, предупредил только, чтобы, как только подъеду – если подъеду, – были наготове внутрь прыгать. К первой подбежал – нет ничего, ко второй – тоже. Только в третьей, «аудюхе», торчали. Так вот и выбрались. Отъехали подальше, стали, решаем, что делать. На улице уже мертвяки вполне ничего себе стайками ходят. Медсестер у меня две было, обе замужние. Бездетные, но, может, так и лучше. Одну мы мужу на руки передали, у собственного дома, попрощались, поехали ко второй – дома никого, подождали – только упырей заинтересовали. Одна она побоялась оставаться, решили выезжать из города. Съездили мы, правда, еще к ментам – никого. К чеэсникам – вот там были… полдвора мертвяков в униформе, видно, с вызова приехали. Пока ездили туда-сюда, мужик мой, после резекции, начал на живот жаловаться – дескать, дует. Помацал я ему – похоже, перитонит нарастает. Видимо, свежие швы «пустили». По-правильному – на повторную операцию надо. А где ее сделать и кому? Я с собой, когда уходил, кой-чего по мелочи набросал в пакет – ну антибиотиков, чего покруче, анальгетиков. Шприцов-катетеров там. Чего остается – давай снова ему наркотики колоть, цефепим ввел. Понимаю, конечно, что ерунда это все, а делать что-то надо. Только смотрю – ему хреновее и хреновее. Он понял все, шепчет, доктор, высади меня, а то я умру, и вас всех заражу. Уколи еще раз наркоты – и я пойду, подальше забьюсь в какой-нибудь подвал, пока силы есть, чтобы не покусать потом никого. Он и до того лежал не шибко-то стабильный. А после того, как день с нами поерзал, совсем худо ему, вижу, стало: нос заострился, губы синие. И пульс уже нитевидный. Посмотрели мы все на него, сказали «спасибо» и «прощай»… Всадил я ему морфина, он по улице и побрел. Видел – точно, дошел до дома и в подвал начал спускаться…
…Артем, конечно, алкоголь уже пробовал, но в общем-то не очень много и часто, так что те пара рюмок, что он выпил вместе с командой, довольно сильно закружили ему голову. Сказалось, наверное, и напряжение всего дня, и голодный желудок, да и просто физическая усталость. А вот эти – что Старый, что Крысолов, что этот Дмитрий – только что разговорчивее стали да чуть громче обычного говорят, и непохоже, что спать им хочется, вот как ему сейчас. Тем не менее рассказ калечного доктора был интересным – в общем-то, до того про первые дни Беды в большом, тысяч на пятьдесят, наверное, а то и больше, городе не сильно он и слышал, из первых-то уст. Так, пошли говорить, что вот эпидемия, мертвые оживают. Потом и у них были случаи, потом мамка заболела… но только сейчас он вдруг как-то четко стал понимать, – какой большой был этот мир до Беды, и как же жутко было, когда весь он – теплый, живой – превратился в пахнущий мертвечиной вперемешку с ацетоном склеп… Как люди вели себя… Серегу-торгаша послушать, так у него вроде так все ладно складывалось: знай себе мародерь, где что плохо лежит. Он, говорил, сразу оружием разжился, и неплохо все у него вышло… А ничего, кстати, такого уж вкусного в этом самом коньяке и нет…
– …Двинулись, значит, на выезд из города. По пути решили жену «сердечника» только забрать. А у «сахарника», как и у меня, никого не было. Хотели продуктов купить, так фиг вам! В Москве да Питере, говорили, магазины и на третий день Хрени этой еще работали, а у нас и в первый все позакрывалось еще до обеда: город-то небольшой, сразу все на пяту рванули, что характерно, правда, и не грабили в первый день. Ну и мы не решились. Только до Черняховского добрались, притормозили по привычке перед «лежачим полицейским» – чуть ли не под колеса два мента с пистолетами, в стекло стволами тычут. Один летеха, второй сержант, молодые оба. Я, грешным делом, подумал, что машину отбирать будут, – ни фига. Они, оказывается, там эвакуировали детский сад, с Гоголя, и одна дворняжка куснула их напарницу, тоже лейтенанта. Собачонку они стрельнули сразу – я, кстати, только и узнал тогда, что у зомбаков ранения в голову – смертельные, – а вот напарнице их все хреновее. Уже и сознание потеряла, но еще дышит. Их сослуживцы высадили, вместе с ней, в кафешку занесли, помнишь, «Весна» стояла там? Ну стекляшка такая?.. А сами дальше укатили детей увозить. Так вот, сержант остроглазый оттуда меня в машине приметил – дэпээсник, сразу видно, и меня напрягли на предмет спасения жизни их коллеге. (Артем услышал знакомое слово и опять удивился: сколько у них там калек было – и в больнице, и в милиции.) Говорю, без толку это все – помрет она, мы уже таких видели, – не понимают. Ты, говорит, доктор, клятву давал – давай спасай.
– Гиппократ, по-моему, про зомбаков ничего не писал, – заметил Старый, – вот про любовные утехи с рабами – это у него было, в смысле, чтобы их не было. А может, они клятву советского врача в виду имели?
