– Это из Штатов пришло, а у них, видать, сохранились с ними контакты кой-какие, – уверенно сказал Крысолов.
– Не знаю, но картинку эту до сих пор помню. – Дмитрий как-то передернул плечами и умолк на несколько секунд.
– Ну а дальше – рабу хозяина сменить проще простого. Я и не сопротивлялся даже, произнес формулу про пророков и предвозвестников Пути, лично спастись обещал, за что братьев и поблагодарил, – на том мое обращение и закончилось. Охранники тоже как один записались: пример больно уж наглядный был. Может, Бергман бы отказался, думаю, да его во время боя убили. Что интересно, кое-кто из бабаевских думал, что вот сейчас – скажу, а потом – убегу, да и наплюю на все это… Точно, как, наверное, и многие из власовцев думали, перед строем в концлагере выходя: сейчас мяса поем, а потом уж… А потом до конца войны вместе с фашистами воевали – ну недосуг все как-то убежать, завтра, может. Или послезавтра. Здесь первый шаг важен и они сделали его, когда смотрели, как Бабаеву ноги объедают. А чтобы не задумываться сильно потом, кто ты был и где ты теперь, некоторые такими ярыми последователями Пути стали – только держись! Ну проще оно женщин да детей стрелять, если сам себя убедил, что так надо для Пути, которого ты раньше не понимал, а теперь вот проникся… Сразу на «шешнашку» они не пошли, готовились. Нас всех, новообращенных, в лагерь загнали, километров двадцать оттуда был у них. Ну и подготовка там была – я такого и представить не мог: чуть ли не круглосуточные тренировки вперемешку с проповедями.
– А Бабаева, что ж, так и не хватился никто? – с недоверием спросил Крысолов.
– Отчего ж, хватились, – усмехнулся Дмитрий, – сам-то я не был там, а слухи доходили: приезжали, разбирались – а нет Бабаева. Был, ясное дело, был, немножко погостил и во-о-н туда укатили они все. И пропали, говорите? Ай, жаль, какой же человек был! Понятное дело, если бы хорошенько поспрошать, да просто расследовать это дело, как раньше, – и выяснилось бы все. Да только как Бабаев исчез, за его наследство и перегрызлись все в один момент. Быстренько его область на три удела раскололась, в каждом по своему клану, причем в одном из уделов князьком стал паренек, шибко сочувствующий Наследникам. Так что мыслишка у меня имеется до сих пор: точно ли случайно Бабаев тогда в той деревеньке оказался? И как это они так быстро его придавили – уж не потому ли, что заранее знали, к чему дело идет, ну или прийти может?
Опять же толком никто и не знал ведь, куда хозяин делся: может, с девками на дальнем хуторе от дел решил отдохнуть, – а грызня уже пошла. Как по сигналу какому. Ладно, это все без меня происходило, а я тогда у Наследников «Курс молодого неофита» проходил. Там среди них кого только не обреталось – и врач был один. Узнали они, что я тоже доктор, да еще и реаниматолог, головами покивали, хоть и не совсем дело так уж нужное, – Путем ходящие смерти не боятся, – но все же и не бесполезное совсем: каждый делу Пути должен в полной мере послужить. И если нужно еще в скорбях здесь помучиться – надо, значит, так. Опять же «просветленным» надо за собой людей вести, Письмена толковать, недорожденных обращать – дел, короче, выше крыши, а кадров мало, да и не может быть их много – не каждый может «просветленным» стать, ох, не каждый… Ясное дело – «просветленных» и спасать надо в первую очередь, дабы без пастухов волки стадо не расхитили. Ну плюс и увечья мои сгодились, хоть и не в полной мере, а почила на мне Благодать, так что достоин я оказался «просветленных» лечить, а заодно, смену себе готовить. В общем, хоть по полигонам меня не гоняли, а сутки забиты были до предела – с пяти утра, как встал на чтение Письмен, так до полуночи хрен ляжешь. Лечи-учи. Каждые четыре недели – группа курсантов, которых я должен научить правильно оказывать первую медицинскую помощь. В конце цикла – обязательная госприемка, с показом, в почти боевой ситуации, правильности наложения жгута, повязок, правильности транспортировки – ну все, короче, по правилам военно-полевой хирургии.
– А «почти боевой» – это как? – удивился Старый.
– «Почти» – это значит, что кое-кто из недорожденных, кто упорно сомнения какие испытывает, колеблется, проверен может быть, точно ли тот камень он, что во главе угла лежит. На любое ли испытание готов? Камень ведь крепок. Что ему, камню, сделается от перелома бедра, скажем? А заодно и братьям курсантам помощь будет, а мы их проверим, точно ли умеют они шину накладывать. Не дрожат ли ручки-то, как бинтик вяжется, не забыл ли валик в подмышку заложить… Ну а кто совсем провинился – тому испытание построже надо. Вот хорошо бы его в комнате одного оставить и, скажем, вскрыть ему артерию плечевую или бедренную, а через минуту-другую в эту комнату курсанта запустить, со жгутом в руках. А потом закрыть их, на полчасика так, для пущей надежности… Главное, зайцев при этом убивается – в лодке деда Мазая столько не сидело. Если выживет человек после такого – с колебаниями у него резко как-то прекращается, и Путем он идет строго прямо, не отклоняясь ни на миллиметр. Ну а не выживет – вот тебе и Высшая Справедливость рассудила: отделились зерна от плевел. Заодно и нерадивого курсанта на переподготовку отправлять не надо – все оценки ему свежеиспеченный зомбак проставит: зубами на теле. Опять же какой наглядный пример пользы знаний подается всем будущим курсантам. Ну и мне – стимул для большего рвения, потому как за каждого недовыученного курсанта платить надо. Это, значит, соблазнился я чем-то. А что в Письменах сказано: «…У соблазнившегося – да отнимется». Ну а что отнимать, то «просветленные» знают. Насчет меня они так решили: за каждого такого «недоделанного» курсанта – пальчик надо отнять. Главное, говорю им, гадам: «Вы хоть с левой начните!» – улыбаются только, с-суки… Правда, я только мизинец потерял тогда.
Старый удивленно глянул на руку Дмитрия, и тот пояснил:
– Не, это потом уже, когда они лабораторию разгромили, ну и их, соответственно, к ногтю прижали. А так – за все пять выпусков – только один мизинец: хороший результат подготовки, я считаю. И вот только когда я свой палец отдельно от себя на столе увидал, дошло до меня наконец-то: меня и дальше будут по частям резать, жечь, ломать – не эти, так другие – до тех самых пор, пока я не готов буду за свою свободу драться и умереть, если потребуется. Удивительно, что мне так много времени на это понадобилось: больше года уже Хрень шла, а я только-только допер, что виновник всех моих бед не зомбаки, не вирус, не Наследники или князья удельные, а сам я. Самое интересное, я понял, что и до Хрени в точно таком же положении был – когда на кухне за рюмахой на маленькую зарплату жаловался, на засилье бандитов, на олигархов всесильных и ментов продажных. И решил я, что надоело мне это все. В общем, потихоньку я громче всех орать стал на собраниях их. Насчет «просветленных» я сразу понял, что мне с ними не выгорит: те бы мне оружие хрен доверили, даже если бы я самолично на Пути верстовые столбы поставил аж до самого Нирво-рая.
Был там у меня курсантик один, паренек – вроде него возрастом. – Он кивнул на Артема. – Я его сразу выделил: если бы его в студенты-медики – замечательный из него лекарь бы получился. Ну сам знаешь, есть такие ребятишки: на лету схватывают, ты их учишь – и сердце радуется. И смотрю, он тоже мне в рот смотрит, а самое главное – нравится ему учиться. И одновременно с этим – насчет Пути – упертый уже до предела. У него за месяц до Хрени – полиомиелит развился: завезли к нам работяги из Средней Азии то, что при Союзе забыли настолько прочно, что даже нам с тобой в институте лишь по учебникам клинику учить пришлось. Если бы не вирус – быть бы ему, в лучшем случае, калекой в коляске – все к тому шло у мальчонки из семьи технички. Он мне сам говорил: «Молился я сутки напролет», – и надо же было так совпасть: не православный наш батюшка ему в то время подвернулся, не католики-баптисты даже – Наследнички в его больнице объявились. Аккурат за сутки до Хрени. То есть тогда они не Наследники были, да какая разница шестнадцатилетнему парню, прикованному к кровати, если вскоре после молитвы брата он начинает чувствовать ноги, которые до того колодками лежали, а еще через день он ходить может и на своих ногах к машине идет, на которой за ним братья приехали от зомбей спасать, в которых все твои неверующие друзья по палате обернулись. Ну плюс обработка – рассказывает он мне о Пути, а у самого глаза как фары-галогенки горят.
