…Желтое пятно упало на загривок морфа и с яростным шипением принялось терзать его тело. Морф извивался, но не издавал ни звука. Ему не нужно было пропускать через гортань воздух, а следовательно, и издавать шипение, рычание, визг или лай. Единственный звук, который исходил от него, был треск шкуры: самец остервенело драл задними лапами бока морфа. Хотя самец и знал, что толку от его действий не будет: главное в схватке с такими тварями было прокусить им голову, инстинкты, приобретенные за миллионы лет, все равно заставляли его действовать именно так. Самец уже понял, что, по-видимому, допустил ошибку, и, наверное, последнюю в своей жизни – этот странный зверь был гораздо сильнее и быстрее всех, с которыми ему довелось сражаться до этого. Все, кого он убил раньше, лишь пытались вонзить в него свои зубы и практически никогда не использовали когтей, были вялыми и неповоротливыми. Этот же извивался и вертелся под ним, не давал вцепиться в голову и стремился подмять рысь под себя…
…Желто-бурый клубок неистово извивался в переплетении веток и сучьев, хвоя сыпалась дождем на сплетенные тела. Мелькали оскаленные зубы, лапы с когтями молотили воздух иногда совсем рядом со сжавшейся между двумя поваленными деревьями девушкой. Та, вероятно, впала в оцепенение от всего этого и даже не делала больше попыток освободиться, а только все сильнее пыталась втиснуться в землю. Артем, который стоял ближе всех к девушке, подбежал к ней. Шипящий клубок вертелся в метре от него. Да где же этот сук долбаный, за который она зацепилась? Артем рванул на себя полу куртки – та с треском подалась. «Ну не мне одному одежку зашивать», – мелькнула совсем не подходящая для такого момента мысль. Варька, несмотря на возможность убежать, тем не менее даже не пыталась встать. Как ни силился Артем вытащить ее, она только смотрела остекленевшими глазами на схватку, вывернув шею. Спас ситуацию Старый, подскочивший к ним и с размаху влепивший девчонке сильную оплеуху. Несмотря на весь шум, звон раздался, как в кузнице…
…Самец изменил тактику и попробовал перегрызть хребет врага – с обездвиженным можно было справиться легче, но не сумел удержаться и оказался под морфом. Все, что ему оставалось, – это вцепиться странному зверю в глотку. Можно было попытаться, конечно, выскользнуть и сбежать, но самец был бойцом, и он продолжал сражаться, полосуя задними лапами живот морфа, а передними – его страшную оскаленную морду, не давая вцепиться тому зубами в свое собственное горло. Кинжалы когтей вспороли твари брюхо, оттуда вывалился клубок зловонных внутренностей, которые в общем-то особо и не походили уже на обычные внутренности живого существа, пусть даже и гнилые, но морф боли не чувствовал. Ему наконец-то удалось, извернувшись, самому вонзить свои когти в живот рыси, и самец взвыл сквозь сжатые зубы, почувствовав страшную боль, такую, какой он ни разу не испытывал до этой секунды. Он понял, что сейчас пройдет, но, даже умирая, продолжал сражаться, пытаясь нанести врагу как можно больший ущерб: лопнул и растекся один из глаз твари, здоровенный кусок требухи отлетел в сторону – в будущем у морфа должны были неизбежно возникнуть проблемы с поглощением и усвоением пищи. И даже в свою последнюю секунду, уже ничего не видя и задыхаясь от всепроникающей боли, самец сжимал на горле врага клыки, сковывал его движения своим телом…
…Варька, словно очнувшись, сама вскочила на ноги, ошалело моргая и судорожно глотая открытым ртом воздух. Не теряя времени, Артем со Старым схватили ее, за что руки только уцепились, и поволокли подальше от места схватки, где морф окончательно подмял под себя самца и теперь вгрызался в него, одновременно раздирая передними лапами его все слабее дергающееся тело. Пока они тянули ее, девчонка все же пришла в себя и последние метры бежала уже сама. Все втроем они отбежали подальше, благо бурелом наконец-то кончился. Крысолов схватил Артема за плечо, и тот, догадавшись, сдернул с себя трубу гранатомета, Старый уже достал гранату…
…Белая вспышка, ярче, чем утреннее солнце на заре, когда оно встает над лесом, в переливах птичьих голосов, унесла с собой боль. Самец даже не успел осознать, что прошел…
– …Что это за тварь была, а, Артем? – отдышавшись, спросил Крысолов.
Взрыв трехкилограммовой гранаты в клочья разметал и рысь, и его врага, так что от того не осталось даже клочка бурой шкуры. Но Артем, вспомнив перепончатые лапы, терзавшие тело рыси, довольно уверенно предположил:
– Я так думаю, выдра это была. Странно вообще-то, что она до таких размеров доросла. Я ж говорил уже, дикари редко могут своего мяса подожрать, чтобы так вырасти. У них вообще морфы редко бывают: мы только один раз кабана мертвого видели – шустрого такого, не морфа, но, видно, уже начавшего изменяться, наверно, поросенка своего съел, вот и вырос.
Артем вспомнил, как они тогда раз за разом пытались выстрелами свалить ослепшую тварь – глаза, уже переместившиеся, как и положено хищнику, с боков морды вперед, ему батя первым же патроном удачно высадил, но картечь только стучала о калган мертвого кабана, а тот упрямо шел к деревне, где уже дико визжали от нестерпимого ужаса домашние свиньи, и непроизвольно передернул плечами. Ему тогда удалось перебить кабану ногу, но мертвый зверь, зарываясь лычом в землю, все рвался в их сторону, скаля непомерно большие для кабана зубы. А и клыки же у него были! Васька тогда с винтарем прибежал, ну батя и приложил зверюгу, чуть не в упор уже, правда…
– Оклемалась? – спросил Старый Варьку. – Не задел он тебя, кстати?
Варька, уже вроде полностью пришедшая в себя, пожала плечами и протянула Старому для осмотра ладони. И хрена ли там высмотришь? У Артема вон у самого и руки, и рожа после этого похода по бурелому расцарапаны, так что остается только надеяться, что ни одна из этих царапин – не от когтей морфа.
В полном молчании команда тронулась дальше, ускорив шаг: переход по бурелому занял почти час, так что из графика они уже выбились. – Если за ближайшие полчаса до базы не доберутся, совсем плохо будет. А ведь надо еще и с вояками переговорить, и обратно в поселок вернуться. К счастью, они вскоре выбрались на очередную лесную дорогу, которая, по заверениям Варьки, точно вела в сторону военной части. Лес вновь стал темным, сумрачным – опять елки пошли. Если бы осенью, ну или под конец лета, должны бы тут грибы расти, боровики, а уж потом, в октябре и рядовки. Для Артема – один из самых вкусных грибов. Плотный, хрустящий – с картошкой само то. Сейчас-то, конечно, рано для грибов – никаких нет, даже «мышиных»: батя так, а следом за ним и Артем, по простоте, все несъедобные грибы называли, не сильно разбираясь в видах поганок. Ну бледную поганку – ту, ясное дело, знать надо. Помнится, во второй год, как Хрень пришла, бледную поганку тоже собирали – слух прошел, мол, зомбаки от поганок окончательно сдохнуть могут. Только как того зомбака еще и накормить той поганкой, если он, кроме мяса, ничего не ест? Пробовали поганку ту отваривать, а потом, в том же отваре и мясо варить. Сашка уже на цепи сидел – мясо ему скормили, только ни хрена не вышло, ясное дело – брехня оказалось. Только разве что медленнее стал, может быть. Так и плюнули на это дело. Может, если бы лет сто их таким мясом кормить…
…Отравить зомби вообще-то было нерешаемой задачей – любой яд должен действовать на клетку, чтобы, связавшись с ее рецепторами, ее погубить, а как погубить то, что уже погибло? Все отравляющие газы, к примеру, отпадали начисто, просто по причине того, что зомби не дышали. Конечно, если бы можно было каким-то образом уговорить зомбака выпить концентрированной кислоты или щелочи, они бы «проели» в животе покойника дыру просто в силу своих химических свойств. Ну и толку? Жрать человечину растворенный желудок зомбаку совершенно не мешал, поскольку процесс усвоения им белковой пищи, коя суть мясо и есть, не походил на сложный процесс, придуманный природой для всех прочих. Ведь как происходит дело у нас? Сначала мы желудочным соком и другими пищеварительными ферментами расщепляем съеденную, ну скажем, отбивную до простейших кирпичиков – аминокислот, потом всасываем их в кишечнике. И только потом уж из этих «кирпичиков» строим свое здание-тело. Для этого и нужен, собственно, желудочно-кишечный тракт длиной в несколько метров и общей площадью всасывательной поверхности в несколько сотен тех же метров. А вот зомбак усваивал поглощенную пищу, не разлагая материал до кирпичиков. Процесс усвоения пищевого материала у зомбака можно было отдаленно сравнить со слиянием двух капелек ртути: вот только что их было две, р-раз – и уже одна, но больше. (Вы знаете, что одним из десяти изобретений, отмирание которых произошло бы в ближайшие годы, не случись Хрени, был бы факс? Угадайте почему.) Кстати, зомбак мог бы усваивать пищу и непосредственно через кожу, в этом случае сравнение со ртутью было бы еще более оправданным. Причиной, по которой он не делал этого, был слишком медленный процесс усвоения пищи – наша кожа относительно непроницаемый материал, и значительно изменить его свойства оказалось непросто даже «шестерке». Вот и приходилось жевать по старинке. Правда, некоторые вещества могли нарушить работу ферментов в том самом цикле Кребса и «замедлить» функционирование некроорганизма. В бледной поганке как раз и находились такие вещества, носящие названия будто с каким-то эротическим подтекстом: фаллоидин и фалломорфин. Вот они-то и замедляли зомбака: являясь гепатотоксичными ядами, они блокировали работу ферментов. В далекой Австралии нечто похожее содержалось в листьях эвкалипта и кое-каких других травах, а в Южной Америке предки нынешних индейцев поначалу почитали мескаль совсем не из-за галлюциногенных свойств. Однако же все, что можно было сделать с зомбаком, – это лишь замедлить его…
