– Про ноги и венки – это вряд ли, – усомнился Крысолов. – Зомбакам ведь по фигу боль.
– А кто знает, какие тогда зомбаки были? – возразил Старый. – Я думаю, что наша «шестерка» отличается от вируса того времени, как штамм бациллы чумы, взращенный в отряде Семьсот тридцать первой Квантунской армии, от такой же чумы, но обыкновенной. Может, тот вирус только через укус передавался, а обыкновенный покойник «от старости» лежал себе смирнехонько, может, те зомби и боль чувствовать могли. Я вот только знаю, что никакое действие человек не будет выполнять сколь-нибудь долго, если под ним нет твердого, просто-таки убойного обоснования. А елки на дорогу мертвецам как минимум тысячу лет кидают, а мне так сдается, и куда как больше. Кстати, о похоронах «на помосте»: избушку на курьих ножках все помните? Она не на «курьих», а на курных, обкуренных то есть, была. Так хоронили наши предки – в «домике для мертвых», на столбах, под крышей. В срубе без окон. От тех избушек память осталась только в сказках да в крестах с косыми крышевидными пластинами.
– А окуривали зачем? – недоуменно спросил Артем.
– Может, чтобы насекомые и грызуны в «домик мертвых» не залезли. А может, и кто другой запаха не учуял…
Могилу они закончили копать уже ближе к обеду и по очереди вылезли по короткой приставной лестнице. Скоро и Сикоку привезли, на «буханке» больничной.
Банан тоже на ней приехал, и, хотя видок у него был еще тот – с темными кругами под глазами, с синевой возле крыльев носа, издаля точно можно и за зомбака принять, как того же Дмитрия когда-то, – держался он уже уверенно, даже пижонистость давешняя начала возвращаться: халат больничный, такой же синий, как Дмитрия, он этак небрежно запахивал, не вынимая рук из карманов. Кстати, халат этот называется «халат госпитальный» – это Старый уже Артему сказал при случае. Т-е-оплый, говорит, особенно если тот еще, что при Союзе сшили, на дежурстве, если ночью в другой корпус зимой бежать надо, незаменимая вещь.
Пижонистость эта, впрочем, с него слетела быстро, как только открыли обитую жестью крышку гроба. Он понуро всматривался в начавшее меняться лицо следопыта, и плечи его начали мелко подрагивать.
Варька тоже приехала, и Дмитрий – с дежурства отпросился, сказал. Говорить долго не стали – а чего говорить? Дать над гробом клятву свирепых морфов безжалостно уничтожить? Или заслуги покойного над вырытой ямой начать перечислять? Глупо как-то, вот и не говорили они ничего. На длинных веревках в могилу гроб опустили, да Крысолов, порывшись в кармане, нашел несколько гильз и бросил их на крышку – это традиция такая у охотников. Зарыли тоже быстро, дали залп из того, что было у кого. Из подобранных гильз опять-таки на могиле крест выложили. Вот и закончен твой путь, следопыт Сикока. Цой Ким Пакович, повар ресторана корейской кухни. По нынешним временам – так и очень хорошо закончен. «В месте злачнем, в месте покойнем», – так как-то батя читал по старому молитвослову. Артем еще тогда удивлялся, что, мол, как это: в нехорошем, «злачнем» месте человеку надо находиться, но батя объяснил, что это просто из старого языка выражение, в «богатом злаками» месте просто означает. Вот как у них деревня – тоже, можно сказать, злачное место.
– …А Сикока – он и вправду поваром был? – спросил Артем Старого. Они поминали умершего товарища в одной из многочисленных закусочных поселка, ориентированных на лекарственных караванщиков. Поначалу хотели примоститься в той самой кафешке в подвале больницы, где они вчера утром с Крысоловом завтракали, в то время как их тачку заныкали (нашлась, нашлась машинка-то – хоть и не в больничных гаражах, а рядом где-то, – а вот нарисовалась. Подошли охранники больничные да и спросили так невинно, не ваша ли «нива» красненькая у ворот стоит. Ага, пятидверная… Да нет, не знаем, мы подошли – а она уже стоит, ну мы слышали, что у вас такая была, дай, думаем, скажем…), но как-то сыты уже по горло были все этой больницей. А Банан с Куском аж рвались из нее. Удивительно даже, как это такие, как Старый и Дмитрий этот, в таких учреждениях всю свою жизнь проводили, и не надоедало оно им. Вот и Варька туда же…
Старый поморщился:
– Ай, ладно, из Сикоки повар был – как из Куска балерина. Как он сам говорил, он обыкновенным работягой где-то в конторе пахал, разве что без охоты жить не мог. А это уж потом его земляк какой-то на работу в ресторан к себе взял – Сикока на корейском базарил лучше даже самого хозяина, вот он и впаривал посетителям, дескать, шеф-повар у меня из самого Сеула, самые ответственные блюда готовит, к людям в зал его выводил. Сикока им в белом халате покланяется, на корейском их, улыбаясь, в пешее эротическое путешествие пошлет, а те довольные, как слоны, чаевые ему башляют. Посетителям-то и невдомек было, что всю эту ихнюю корейскую экзотику русский Толик да татарин Джамаль строгали, за что им Сикока честно две трети чаевых и отваливал. Мы его один раз только и уговорили собаку приготовить. Он и приготовил, только, сдается мне, собачку уже зомбанутую где-то взял… С тех пор и зареклись его готовить просить. А следопыт – да, хороший был.
Старый, Кусок и Крысолов, замолчав, выпили. Так получилось, что опять их осталось только шестеро – Дмитрий ушел на дежурство, хоть и бросил тоскливый взгляд на стол, Ивану тоже надо было куда-то ехать. Даже старшина, поняв, по-видимому, что на его посулы и завлекательные рассказы не больно-то купились, после похорон быстро распрощался с ними и укатил к своим. А может, дисциплину, ярым поборником которой он был, не захотел нарушать. На прощание, правда, опять попробовал их к себе заманить, несколько туманно выразившись: «…Ну, если что – давайте к нам, всегда примем…»
Артем, Варька и Банан не пили в общем-то. Варька и Артем – по причине не сильно большой любви к этому делу, а Банан – стерегся: Старый ему поберечься велел. Как он объяснил, не столько оттого, что ему алкоголь по мозгам стукнет, а чисто чтобы, захмелев, Банан не дернулся резко и чего-нито в боку себе не повредил. Трубку-то из бока, по которой у него воздух оттуда откачивался, ему только сегодня утром удалили, вон Банан до сих пор морщится, как повернется неловко.
Про старшину Артем осторожно Крысолова и Старого расспросил: а чего, дескать, может, и вправду к ним? Типа разведгруппы? Тем более раз уж оседать решили? Но Крысолов лишь невесело покачал головой:
– Если хотя бы знать, что Захарыч тот здесь еще лет десять железной рукой править будет, тогда куда ни шло еще. Мне кажется, что ему своего удела по горло хватит, только чтобы порядок в нем навести. С ним, я думаю, можно было бы и жить здесь относительно мирно. А вот старлей тот, да еще со старшиной нашим, – те, видать, на большее замахнулись, куда как на большее. Жаден по натуре человек: достался ему кусок, что двумя руками держать надо, все равно второй норовит хоть пяткой ухватить.
– Опять же – обычное «собирание земель». Даже в те времена, когда и границы были прочерчены не то что по карте – по земле! – и ООН была, и прочие раздолбайские организации разные, достаточно было мало-мальской заварушке где-нибудь произойти, и все: границы начинали кроить, как Рабинович – брюки. А уж теперь-то… И, понятное дело, тот, кто круче всех окажется, через энное количество лет героицкую сагу накатает: как он раздробленную державу из руин подымал и со всеми прочими, кои даже не человеки были, а нелюди пополам с морфами, неустанную борьбу вел до тех самых пор, пока не поднялась великая держава… да хоть бы и Белореченская – чем это хуже, чем та же Московская? Сейчас как раз такой этап и начинается. Устаканилось мало-помалу, быток наладился, производство хоть какое, вот и начали смотреть: а где чего и не мое, да лежит хорошо.
