– Хм… – издал неопределенный звук Харченко.
Глава 5
Прошлое, 1944 год
Все оказалось так, как и говорил Иванов. Ну, или «почти так». Потерь и впрямь не было. Вообще. Ни одного погибшего. Зато четверть батальона, поднявшегося в атаку, как корова языком слизала. И ни одного тела на поле боя.
Только легкораненые довольно шипят, когда санитары им раны перевязывают.
Первый раз в жизни Крупенников видел, как люди радуются простреленным плечам или рассеченным бровям. А чего ж не радоваться-то?! Судимость снята, смыта пролитой в бою кровью, можно честно надевать свои погоны и награды. А перед этим – отдохнуть недельку в санбате…
И это было бы интересно Крупенникову. Очень интересно.
Но – в другой раз.
Не в этот…
Комсостав батальона собрался в захваченном немецком блиндаже. Даже и прибираться особенно не пришлось, так, кровь замыли по-быстрому. А бумажных голых баб на стенках на этот раз не было.
«Жаль», – рассеянно подумал Харченко, тайком собиравший коллекцию немецкой порнографии. Особисты, они ж тоже люди, порой даже куда человечнее некоторых.
Командиры рот и взводов сидели, как пришибленные.
– Ну?! – не сдержался Крупенников.
– Товарищ майор… – начал старший лейтенант Заяц. Комбат еще не успел толком разобраться в отношениях между офицерами постоянного состава батальона, но уже понимал, что Заяц один из самых авторитетных его командиров. По крайней мере, он всегда начинал докладывать первым. Даже сейчас, когда ситуация была… Идиотской ситуация была. Четыре сотни бойцов поднялось в атаку. Три дошло. Остальные исчезли.
– Прямо передо мной боец исчез, – нахмурясь, говорил Заяц. – Бежал, бежал – и исчез. Как и не было. Я сначала даже не понял, бегу и машинально перепрыгиваю, мало ли – тело упало. А потом вдруг как будто время остановилось… не, не так, не остановилось, а замедлилось, что ли? Ну, чисто как в кино, когда пленка медленнее крутится… Не поверите, но я все железо это летающее, будь оно трижды проклято, видел! Смотрю, хвостовик минометный летит, кувыркаясь. Прямо моему взводному-три в голову, а тот и не дернулся даже. И я будто в киселе каком-то, ни рукой не пошевелить, ни ногой. Вдруг раз – и нет взводного. И хвостовика того нет. Как и не было. А потом все обратно вернулось, и скорость обычная, и звук…
– Мы когда в траншею прыгнули, немцы оттуда тараканами побежали, – неожиданно добавил лейтенант, фамилию которого Крупенников так еще и не запомнил. – Орут что-то по-своему, лица белые, испуганные…
– Пленные есть? – отрывисто спросил Лаптев.
– Есть парочка, правда, помятые слегка. Один унтер, второй рядовой. Полевая дивизия люфтваффе. Мы экспрессом допрос учинили, вот и пришлось их… не без этого.
– Про пленных потом, – отрезал комбат. – Дальше?
– Так вот. Этот унтер из стариков, еще империалистическую помнит…
– Говорю ж, про пленных потом! О странностях этих, мать их за ногу, говори!
– Так я ж как раз об этом! На этого унтера сверху мой боец свалился, из новеньких, боец Фоминых. Ну и давай немца колошматить, а потом вдруг раз – и исчез! Немец ошалевший вскакивает, а у него в руках рукоятка от ножа. Лезвия самого нет, понимаете, только рукоятка. И как заорет: «О, майн готт!» А потом давай креститься, что тот поп! Я его чуть не пристрелил сгоряча, но вовремя про языков вспомнил. Ну и прикладом в лобешник успокоил. А Фоминых так и пропал, ни тела, ни оружия.
– Товарищ майор, связь готова, комдив на проводе! – от крика связиста Виталий вздрогнул. Вот чего ему меньше всего сейчас хотелось, так это разговора с начальством. Но армия – это тебе не пироги у тещи. Хотя и у тещи тоже особо не забалуешь…
– На проводе Лев, товарищ майор, – в кои-то веки доблестная связь решила отвлечься от вечной ботанической темы – «Ромашка, Ромашка! Я – Лютик! Требую опыления».
– Медведь? Как дела, Медведь? – рыкнул в трубку комдив.
– Зебра взята. До третьей полоски взята.
– Ай, молодец, Медведь! Потери какие? Помощь требуется?
– Лев, потерь… – Крупенников искоса посмотрел на начштаба. Тот в ответ взглянул ему в глаза, криво улыбнулся и покачал головой.
– Не имею потерь!
В трубке озадаченно замолчали. А потом задали смешной вопрос:
– Совсем?
– Так точно, совсем! Пара десятков легкораненых, и только!
– Дыры на шкурах вертите, Медведи! – радостно зарокотал бас комдива. – Молодцы! Ждите контратаки! А ты, майор, руки в ноги и бегом ко мне. То есть ноги в руки!
Крупенников отдал трубку связисту и задумчиво произнес:
– Благодарность батальону от комдива. Велел дырки вертеть.
Офицеры слышали разговор – сквозь трески и статику жизнерадостное громыхание голоса генерал-майора доносилось, казалось, аж до самого Берлина. Благо, до того стало ближе еще на пару сотен метров.
– А вызывают зачем, не сказал? – спросил Харченко.
– Не доложил, знаешь ли. Ему по должности не положено комбату докладывать, – съязвил Крупенников.
– Мне бы доложил, – ответил особист, усмехнувшись.
– Ну, я ж по сравнению с тобой просто майор, а не… – и тут Виталий споткнулся и, не подобрав нужного сравнения, засмеялся. В ответ ему улыбнулся и всегда сдержанный Лаптев, и командиры батальона, и даже начальник особого отдела хохотнул.
– Кстати, а где замполит? – вдруг вспомнил Крупенников. – Что, тоже того? Исчез в бою?
– Здесь я, товарищ майор, – ответил скромно сидевший до того в углу Яша Финкельштейн.
– Ты там чего сочиняешь, таракан запечный? – спросил комбат, отсмеявшись.
– Скоро узнаю, – вместо замполита ответил майор Харченко. – Я всегда первым узнаю́. Всё! – и назидающе поднял указательный палец.
Не обращая внимания на подколку особиста, замполит вежливо ответил:
– Так это… политинформацию сочиняю. Мы же это, на территорию Германии вроде как вступили. Первыми.
То, что сказал замполит спокойным, чуть отрешенным голосом, вдруг произвело эффект рванувшей в блиндаже гранаты. И ведь знали же! Готовились! А вот за всеми странностями, за всеми переживаниями и исчезновениями вдруг не заметили этого простого, обыденного факта.
Они уже в Германии.
В той самой Германии, от которой пятились в сорок первом, которая душила их в сорок втором, которой они с таким трудом сломали хребет в сорок третьем. А в сорок четвертом они уже сами в логове дикого зверя.
– Однако… – только и сказал Крупенников, чувствуя… Нет, не ликование и не эйфорию. Пустоту и усталость. Так было с ним всегда, когда он ждал какого-то события или известия, важного и непременно счастливого. Но ощущение счастья всегда появлялось потом, гораздо позже, если и вовсе появлялось. «Праздник ожидания праздника», так, что ли? Или это не совсем об этом?..
