Сзади, как водится неслышно, подошел особист, оперся о подоконник и, выругавшись, отдернул ладонь. Стряхнув на пол крошево из стекла и обломков пластика, он присел рядом с комбатом, с интересом наблюдая за трудящимися пленными:
– Кстати, это ты, Виталь, здорово придумал, – Сергей дернул головой в направлении двора. – Сначала – общественно-полезный труд, а уж потом – завтрак.
– Да при чем тут завтрак? – вяло отозвался Крупенников.
– Ни при чем, конечно, – с грустной улыбкой согласился товарищ. – Виталь, а я кофе принес, будешь? Давай по кофейку а потом поговорим. Небось, так ничего с ночи и не жрал? И знаешь, что еще? – без перехода продолжил он. – Ты насчет Яши себя не кори, не рви душу, она у таких, как мы, и так вся порванная да залатанная. Он был офицером, таким же, как и мы с тобой, и остальные наши ребята. Боевым офицером, понимаешь? А мы сейчас на войне, и когда она закончится, зависит только от нас. И от живых, и от павших…
– Да все я понимаю, Серег. И знаешь еще что? Когда погибли первые наши ребята, я понял, что это теперь моя война. И мой мир.
– Вот и хорошо, что понял. Я-то уж давно так считаю. Главное только мир этот от гнили да дерьма всякого почистить – и нормально будет. И никто, кроме нас, этого не сделает…
На небольшом лабораторном столике дымились чашки с обещанным кофе, лежал вскрытый десантный пищевой рацион и два пустых пластиковых стаканчика. На самом краю лежала фляжка, обычная алюминиевая солдатская фляжка, обшарпанная и чуть помятая с одного боку. И откуда она у Харченко, неужели с самой Земли тащил?!
– Яшу и других ребят наших помянуть нужно, майор.
– Может, потом, на борту? – неуверенно спросил Виталий, показав взглядом вверх.
– Нет, комбат, здесь и сейчас. А уж там – само собой, – особист разлил по стаканам прозрачную жидкость, пояснив: – Водка это, не боись, не спирт. Нам ведь еще работать. Ну, давай, Виталь, за героев наших павших давай…
Глава 8
Планета Агрон, система Веста, 2297 год
Два человека сидели друг напротив друга.
Один – голый и мокрый. Второй – в десантном камуфляже и ботинках.
Первый дрожал от холода. Второй даже вспотел.
Первый непроизвольно прятал взгляд, второй, наоборот, с недобрым интересом рассматривал голого, как некое насекомое – редкое и гадкое.
– Ну, и?
– Ч-ч-ч-то н-н-ну? – заикаясь от холода, выдавил голый. За выбитым взрывами окном стояло теплое агронское лето, но продувавший комнату легкий ветерок холодил кожу, будто снаружи уже наступила зима.
– Имя, фамилия, зван… Тьфу! Место работы и научное звание?
– Э-э… Не могли бы мне дать одежду? Потом я буду готов ответить на все вопросы.
Никак не отреагировав на просьбу, майор Харченко встал и медленно обошел пленного. По кругу обошел, продолжая разглядывать его так, словно увидел впервые.
Все было сделано правильно. Как учили когда-то.
Стул для допрашиваемого ставится обязательно посередине комнаты. Желательно жесткий и не слишком удобный. За спиной – окно, на подоконнике сидит один из бойцов батальона. Бывший «переменник», а ныне – просто капитан штурмбата по фамилии Васильевых. Бог наградил его совершенно гориллообразной внешностью, чудовищной силой и жестким мужским характером. Все это в совокупности и привело капитана сначала в штрафной батальон, а теперь вот – в импровизированную комнату для допросов. Всего и делов ему – сидеть да мрачно смотреть в спину пленному. Если есть желание, можно рожи корчить и шумно вздыхать, но главное – просто сидеть на подоконнике. И пальцем никого не трогать! Ну, можно еще ножичком поигрывать, но не более. Вот Васильевых и сидел, и вздыхал. И ножичком, чтобы скучно не было, поигрывал. Десантным. Весьма устрашающего вида.
Харченко не без основания подозревал, что придется применять специальные методы допроса. Не потому что очень надо – он что, этого лощеного психолога с розовыми, аккуратно подстриженными и наманикюренными ноготками и без того не расколет? – а потому, что поджимало время. «Экстренное потрошение» одного из руководителей жестокого до дрожи эксперимента было необходимо завершить, как говорится, «еще вчера». Но, честно говоря, был и ещё один повод превратить дрожащего от холода пленного в воющий от ужаса кусок окровавленного мяса. Желание самого особиста. Ужасные, без преувеличения, картины, открывшиеся Харченко при осмотре мест преступлений, а иначе ЭТО назвать никак не получалось – не тянули холодильники и пыточные залы на научные центры, – требовали от человеческого, что всё ещё занимало значительную часть души Сергея, немедленного воздаяния мерзавцам по старому принципу «око за око».
«Закон Талиона», так кажется, называли его предки, не отягощенные инструкциями по ведению дознания и действовавшие исключительно по велению совести. А она истошно вопила: «Убей!» Но особист не был бы самим собой, если бы после стольких лет войны не научился держать свои чувства, как, впрочем, и совесть, не предусмотренные никакими Уставами и регламентом, на привязи. И спускать с поводка при насущной необходимости. Такой как сейчас.
После того как Зим пришел в сознание после контузии ушей и глаз, его помыли под ледяным душем и обработали порядком исцарапанную осколками стекла спину. Глазами тоже пришлось заняться медикам – Харченко категорически настаивал, чтобы пленный мог видеть самостоятельно. Это отложило начало допроса на несколько часов, но, несмотря на жесточайший цейтнот, Сергей был готов ждать и куда дольше.
Уж больно хотелось взглянуть глаза в глаза этому чудовищу…
А вот одежду Филу так и не вернули.
Старая, между прочим, методика – «если хочешь взять на испуг – сначала подморозь клиента. Его начнет бить дрожь. От холода. Но ведь и от страха точно так же трясет. Вот потому твоя задача – добиться, чтобы он и сам не понимал, от чего зубы стучат? А не перепутает, поймет – в тепле размякнет, особенно, если ему еще и сто грамм налить. И запомни – голый человек всегда ощущает ущербность перед человеком одетым. И не просто одетым, а одетым хорошо. Поэтому сам ты всегда должен быть на допросе холеным, чисто выбритым и в блестящих, как это самое у кота, сапогах».
Так учили майора Харченко на курсах повышения квалификации.
Хорошие были учителя. Опытные. Правильные. Выпускной экзамен сдавали на немцах. Со всего фронта негодных языков стащили на потеху молодым особистам. Негодных, потому как уже выпотрошенных. В моральном смысле этого слова, естественно.
Увы. Сапоги почистить не получилось – за неимением оных. Пришлось довольствоваться тяжелыми штурмовыми ботинками с динамической подошвой, выдерживающей подрыв под ногой ста граммов тротила. Да и умыться после боя толком не получилось – система терморегуляции скафандра хороша, спору нет, да вот только все равно в бою от волнения потеешь, словно в родной гимнастерочке. Ну, да и хрен с ним. Играем, как умеем! Зато камуфляж (скафандр майор предварительно снял) не подвел: немнущаяся металлизированная ткань выглядела, будто ее только что выстирали и отутюжили. Жаль, наград не прицепишь. Впрочем, и так сойдет.
