– Вы забыли обо всем на свете, готовились к неизбежной и, надо сказать, бесполезной смерти и все-таки воевали. И как воевали!
Тарасову это польстило. Признание заслуг – пусть и врагом, а может быть, тем более врагом? – всегда приятно. Но он не показал вида.
– Почему же мы готовились к смерти… Вовсе нет. Вы не правы, господин обер-лейтенант. Мы готовились к победе. И о жизни мы не забывали. Нельзя идти на войну, забыв обо всем на свете.
– Не совсем вас понимаю…
– Все очень просто. Например, во время выполнения бригадой боевого задания мы сыграли свадьбу.
– Что??? – Фон Вальдерзее аж привстал.
– А что? – удивился Тарасов.
– Свадьбу? Это как? Кого? С кем? – В сознании немца не укладывалось то, что на войне можно играть свадьбы. И еще не укладывалось, что Тарасов так спокойно об этом говорит.
– А что такого-то? Жизнь, она и на войне – жизнь! А женился у нас один лейтенант на переводчице второго батальона.
– С вами что, женщины были?
– Девушки, господин обер-лейтенант. Девушки… Десантницы…
* * *
– Товарищ подполковник, а, товарищ подполковник! – Тарасова старательно тряс за плечо адъютант.
– Немцы? – подскочил Тарасов.
– Да не! – отшатнулся младший лейтенант Михайлов. Его и так-то качало на ветру – тощего, черного, грязного, – а тут еще и испугался звериного оскала комбрига.
– Штаб? Связь? Что случилось? Самолеты?
– Товарищ подполковник… Тут до вас Кузнечик… В смысле, лейтенант Олешко… С невестой…
– Даниил… Ты об пень брякнулся? Какая в едрену матерь невеста? – Тарасов старательно протер покрасневшие со сна глаза.
– Ну, товарищ подполковник… Я-то тут при чем… – виновато извиняясь, шагнул назад адъютант. – Они сами…
– Ни черта не понимаю… – Тарасов встал с лежанки под разлапистой елью. Встал с трудом… Сон в промозглой жиже не способствовал нормальному отдыху. Даже и не встал… Выполз…
Перед ним стоял в изгвазданном – когда-то белом – полушубке бывший командир взвода, а сейчас уже и роты, лейтенант Дмитрий Олешко.
Кузнечиком его прозвали за невероятную схожесть… Тощий, длиннорукий, большеногий и большеглазый. По снегу идет и ноги так высоко-высоко поднимает! Как кузнечик, право слово… И все время шмыгающий носом.
Кличка прижилась. Даже в штабе на совещаниях порой прорывалось…
Из-за плеча лейтенанта выглядывала девчонка.
Тарасов нагнулся. Взял горсть чернеющего снега. Протер им с силой лицо. Распрямился. Утерся рукавом кожанки. Только после этого разглядел, что за Кузнечиком осторожно прячется переводчица, техник-интендант третьего ранга Наташа Довгаль. Маленького ростика, с грязными, неровно обкусанными ногтями. Серенькая такая мышка с сияющими глазами. Влюбленными глазами. Влюбленными на войне…
– Что хотели? – сердито спросил Тарасов. – Языка, что ли, достали?
– Не совсем… То есть совсем нет… Товарищ подполковник… – зачем-то снял извазюканную грязью ушанку Олешко.
– Полгода как подполковник! – рявкнул злой от хронического недосыпания Тарасов. – Что случилось?
Олешко совсем оробел:
– Да ничего не случилось…
– Твою ж мать… – Тарасова опять пошатнуло… – Зачем пришли тогда?
– Жениться хотим! – пискнула из-за спины лейтенанта переводчица.
– Что???? – Тарасов едва не упал. То ли от неожиданности, то ли от слабости… Но схватился за еловую лапу и устоял.
– Жениться хотим… – почти прошептал совсем стушевавшийся лейтенант.
– Любовь у нас, товарищ подполковник! – почти крикнула Довгаль.
– Да понял я… – Тарасов, наверное, в первый раз растерялся за весь поход. – Что кричать-то…
Но собрался быстро. И сразу заорал на влюбленных:
– Совсем обалдели? Шутки решили пошутить? Какая, к чертовой матери, женитьба? Вы где, придурки, находитесь? Это война, если вы еще не поняли! Еще и беременная, небось? – заорал Тарасов на переводчицу. – Зов плоти, значит! Я вам покажу, зов плоти, епметь!
– Товарищ подполковник… Не надо матом… – Кузнечик неожиданно покраснел лицом и сделал шаг вперед, закрывая Наташу собой…
А она вдруг заплакала.
И эти слезы вдруг…
Тарасов словно натолкнулся на какую-то не видимую никому, кроме него, стену. И имя этой стене было… Надя… Он вдруг увидел, что эти совсем еще юные – господи! Ей восемнадцать, ему девятнадцать!!! – любят друг друга. Она только и умела, как переводить испуганную речь пленных, он только и умел командовать такими же мальчишками-головорезами. Сердце защемило…
А вслух комбриг сказал:
– Ничего не понимаю! Объясните, лейтенант Олешко!
Тот совершенно по-граждански пожал плечами:
– А что тут объяснять, товарищ подполковник. Мы с Наташей любим друг друга. И хотим пожениться.
– Давно?
– Очень. Уже два дня.
Тарасов прикусил губу. Два дня на войне – это вечность. Да еще и в тылу врага…
– Свадьбу отложу, – ответил он, прищурившись. – Завтра операция. Когда выйдем в наш тыл, тогда и будем вас женить. Всей бригадой.
– Нет! Мы сегодня хотим! – Наташа вышла вперед и упрямо посмотрела на Тарасова. – Завтра может быть поздно.
Подполковник не успел ответить. На его плечо опустилась исхудалая рука Мачихина:
– А они правы, Ефимыч… Завтра может быть поздно… Отойдем?
– Ждите, – бросил влюбленным Тарасов. И отошел с комиссаром шагов на десять, мешая трофейными ботинками грязь и снег новгородских болот…
– Как думаешь? – шепнул Наташе лейтенант Димка Олешко, научившийся целоваться позавчера. Научившийся убивать месяц назад…
– Комиссар уговорит, – шепнула ему переводчица, техник-интендант третьего ранга Наташа Довгаль.
– Думаешь?
– Думаю…
– Люблю…
– И я…
Они яростно сцепились руками, ожидая разговора – нет! Приговора! И смотрели, как подполковник, сложив руки за спиной, молча кивал бурно жестикулирующему комиссару.
Потом буркнул что-то, развернулся и рявкнул на адъютанта:
– Писаря сюда!
А потом резким шагом подошел к Кузнечику с Наташей.
– Рота в курсе?
– Так точно, товарищ подполковник! – вытянулся Олешко. А Довгаль добавила:
– Как же не в курсе-то…
– Как бойцы отнеслись? – спросил подошедший за комбригом Мачихин.
– Ну…. Вроде нормально… – застеснялся Кузнечик.
