– Агриппина Матвеевна, дальше-то что? – спросил у старушки сержант Фомичев.
– А што? Она, значитца, корову держит – немцев молочком со смятанкой кормит. Ну и нам продает. Не всем, конешно, а тока тем, кто заплатить могёть. А кто заплатить-то могёт? Вот нам и покупать-то нечем, ак мы в лес ходили, дрова ей делали. Приташшым вязанку – нам-от стаканчик молочка-то, да… Я-то ладно, котейка да я. Муж-то еще девять лет помер, когда голод-то был. А детишек, так и не случилось, не дал господь… Ак я то молочко соседкам, у кого детишки. А Гришка в феврале помер…
– Какой Гришка, тетя Агриппина?
– Да, котейка мой! Залез к Тоньке в хлев, и немец его тамака стрельнул… Он, вишь, в ведро свалился, когда лакал!
– Мать…
– Да ладно, сынок, заведу я еще котейку. А вот детишек-то как бабы заведут, ежели вас на войне поубивают? Охохо… Иди, сынок, чай заботы у тебя военные? Прости старую, каркаю тебе тут под руку…
Агриппина Матвеевна поправила серый платок на голове, повернулась и пошагала, переваливаясь, по своим старушечьим делам.
Сержант Фомичев долго смотрел ей вслед. Потом поглядел, прищурившись, на желтое мартовское солнышко и пошел к позициям.
Хотя весь гарнизон и составлял всего лишь двадцать бойцов, оборону они держали крепко. Спасибо немцам, кстати. На второй день после взятия деревни в одном из сараев Фомичев обнаружил в сарае склад мин. В основном, противопехотных.
Немцы могли атаковать только с одной стороны. С дороги, ведущей к Большому Опуеву. С севера и востока деревню прикрывали поля и леса. С запада – речка Чернорученка и болото Невий Мох. И только с юга вела дорога – узкий зимник. Именно эту дорогу Фомичев и перекрыл противотанковыми, густо пересыпав их противопехотками. И в первую же атаку у немцев подорвался там танк. И запер дорогу напрочь. А по полям танки идти не могли – глубина снежного покрова достигала полутора метров. Зима-то была снежной. Немцы пытались пройти пехотой по полям, но и там Фомичев щедро раскидал мины. Да и атаковать, проваливаясь по пояс в снегу, немцы не умели. Так атаковать никто не умеет. Кроме финнов. Финский лыжный батальон и ударил по десантникам позапрошлой ночью. И только трофейный «МГ» с чердака вовремя ударил по цепи летящих по целине финнов. Ночи-то морозные, лунные… Так цепью и лежат, сволочи.
После чего немцы подозрительно притихли.
Даже авиация не долбит! Впрочем, это понятно. Аэродром-то наши еще в первые дни накрыли.
– Живы, бойцы? – Фомичев спрыгнул в траншею.
– А фиг ли нам, сержант! Еще б табачку с водочкой, можно тут и до Победы прожить!
– Победу нам самим надо сделать, боец… – буркнул Фомичев. – Как тут у вас?
– Тишина, сержант! Солнце греет, птички поют. Весна скоро! Что из штаба, какие вести?
– Никаких пока. А вы тут не расслабляйтесь. Немец, он хитрозадый. Каверзу точно думает. Ежели что… Я в штабе.
Штабом десантники Фомичева называли единственный в деревне полукаменный дом – низ кирпичный в три слоя, верх деревянный в два бревна. Даже минометчики немецкие не могли разбить его стены. И узкие окна первого этажа надежно предохраняли от осколков. Богатей, видать, строил еще до Октября.
Здесь же и жила давеча Тонька со своим «велетинаром»… Сучье вымя…
Коля Фомичев плотно закрыл дверь. В лицо пахнуло сладким теплом и запахом сушеной свеклы. Как дома. Мамка из морквы и свеклы «камфеты» делала, нарезала долечками и сушила на печке. Сладкиеее…
В подвале десантники нашли мешок свеклы. Сначала так по паре сожрали, потом обо… обделались красно-жидким в сортире. Пришлось делать паренки. Это когда свеклу или ту же морковку, или даже репу нарезаешь мелкими кусочками, паришь в чугунке, а потом высушиваешь на печке – вкуснейшая вещь! Камфеты, да… Как ириски, которые сержант Фомичев пробовал только раз. В самом Кирове, на вокзале.
А в избе на этот запах не обращали внимания. Бойцы яростно спорили о чем-то.
– А я не женился! Она хотела! Мать хотела! И ее мать хотела! А я не женился! Понял?
– Ну и дурак!
– Дурак, дурак, да? А вот ты мне скажи, женился бы я, а утром в военкомат!
– Ну…
– Жопу гну! Я в деревне последний парень остался. Только малолетки. Да пацаны постарше домой стали вертаться. Вона мать писала – в феврале Митька вернулся. Сосед. Гармонист первостатейный был. А безрукий сейчас. По плечи вырвано все.
– Ну…
– Не нукай! Не запряг! Рук нет, а мужицкий корень на месте! Бабы-то терпеть не умеют. Женился бы я, распечатал бы… А она к Митьке-безрукому. Ладно-то или как?
– Не ладно. А с чего взял, что она к Митьке-то побежит? Он ж ее даже прижать не сможет.
– Бабы – они такие. Прижать не первое дело. Сила мужицкая в другом месте! – Высокий парень у окна нервно колотил по стене крепко сжатым кулаком. – Вот выберусь отсюда – первым делом в банно-прачечный отряд пойду.
– Корнем трясти? – хохотнул кто-то в темноте далекого угла.
– Дура ты! Дура! Я девку голой только на пруду из кустов выглядывал!
– Сам ты дура, Фофанов. Мог бы и не только поглядеть, а и полапать как следует! Женился бы, и хорошо.
– Ну уж нет! Вернусь – первым делом под подол ей полезу. Проверять. Целая она или нет.
– А ну не целая, тогда как?
– Убью, – сказал Фофанов. Спокойно так сказал. – Ее убью, хахаля убью и председателя убью.
– А председателя-то за что? – удивился голос.
– А что не доглядел…
– Эх… Да разве тут доглядишь… – вздохнул кто-то еще. – Как там в песне-то… «И у детской кровати тайком сульфазин принимаешь…»
– Слышь, Колупаев, я ведь и тебя сейчас прирежу… – Фофанов стал медленно приподниматься.
– Стоять! – Фомичев рявкнул, перекрыв назревающую драку. – Обалдели, что ли? Немец вот-вот атакует, а они тут из-за баб несуществующих решили зубы друг другу посчитать!
– Извини, Фомичев! Тут чего-то Фофанова на воспоминания понесло.
– А ты, зубоскал, и готов поиздеваться, да?
Сержант Паша Колупаев встал из своего угла, тяжело вздохнув:
– Серег, извини, не со зла я!
Фофанов молча кивнул. Потом пожал протянутую руку Колупаева.
– Новости есть?
– Есть, Паш… Выйдем?
Фомичев и Колупаев вышли на воздух. Солнышко яростно наверстывало упущенное зимой, стуча капелью по уцелевшим наличникам.
– Донесение из штаба бригады, Паш. Уходим.
– Куда?
– Обратно на базу. Аэродром готов, эвакуация раненых начинается. Слава богу, отлежались тут в тепле, подкормились немного…
– Картохой вареной…
– В лесу и картохи-то нет.
