– Тоже верно. Прислали кого?
– Нет. Сами будем вытаскивать до базы.
– Звездец… Нас тут двадцать здоровых и сотня раненых! По пятерых на брата! Тарасов чем там думает-то?
Колупаев аж схватился за голову, обдумывая, как лучше эвакуировать раненых.
Фомичев вздохнул:
– Паш… Часть раненых своим ходом доберутся. Тут всего пять километров. На полпути встретят, помогут, дотащат ослабевших.
– А если…
– А если немцы… На этот счет надо прикрытие оставить. Человек пять. С пулеметом и «ПТР».
– Понятно…
Потом сержант Колупаев посмотрел в глаза сержанту Фомичеву и…
– Да, понял, Коль, понял. Я останусь.
– Паш… Я бы, но приказ-то мне…
– Нормально все будет, Коль… До темноты выждем и к вам рванем! По рукам?
Они пожали руки и разошлись – каждый по своим делам.
А еще через два часа прощались снова.
– Догоняй!
Фомичев надел веревку от самодельных волокуш на грудь и сделал шаг вперед. На волокушах лежал так и не пришедший в сознание со дня атаки на Опуево какой-то неизвестный Колупаеву боец.
Колонна раненых двинулась в лес. Каждый из здоровых тащил такую же, как сержант Фомичев, волокушу. Рядом с каждым шли, пошатываясь, те, кто мог ходить. Шли на запад. Русские солдаты привыкли ходить на запад. Хоть и темна вода в облаках, но и в эту войну – так они надеялись – дойдут до запада. Никто из них не помнил – как родился, никто не знает – как умрет. А женщины смотрели на их бритые когда-то затылки. Забинтованные, грязные, обросшие затылки. Никто из бойцов не оглядывался. Они отступали на запад.
А какая-то бабушка крестила и кланялась каждому из колонны:
– Святый боже…
Голова забинтована, глаз нет. Но идет сам, держась за плечо товарища. И несет винтовку.
– Святый крепкий…
У этого оторвана рука по локоть. Лицо бледное-бледное. Идет. Оглядывается. За ремнем граната.
– Святый бессмертный…
Лежит на волокуше. Смотрит в небо. Глаза пустые-пустые. Голубые-голубые. Открытые. К небу закрытыми глазами не подняться. А пальцы живые. Почерневшие. Обугленные морозом. Стучат, стучат что-то морзянкой по саням.
Старушка хватает проходящих мимо. Сует вареную картошку в мундире. Десантники – кто может – кивком благодарят ее…
И никто не спросит, как зовут бабушку. Сил нет. Безымянные бабушки войны…
– Опять мужикам кровушку проливать… – шептали бабы вослед.
Колупаев сплюнул три раза через плечо, глядя на уходящую колонну:
– По местам! Трапезников, Коврига – на левый фланг. Противотанковое возьмите. Васильев, Паньков – на правый. Ждем до темноты плюс час. Потом уходим за колонной.
– Лады, командир! А ты где будешь?
– На чердаке за пулеметом. Если немцы атакуют – Васильев!
– Я!
– Бьешь из противотанкового по бронетехнике. Только когда втянутся на поворот, понял?
– Не дурак, Паш… Понял.
– Я пехоту отсекаю. Да продержимся, парни! Не пройдет тут немец!
Колупаев еще раз бросил взгляд назад. Колонна уходила в лес. Медленно уходила. Изо всех сил уходила.
– По местам, ребята…
Звонкая такая тишина… Как будто война где-то там, далеко… За лесным полумраком…
Первый разрыв случился, когда он только-только вошел в бывший их штаб. Сержант рванул на второй этаж. Еще взрыв! Осколки застучали по стенам.
Колупаев упал на пол и пополз к пулемету. Где-то хлопнул миномет, застучали автоматы.
Он осторожно выглянул в узкое окно.
Немцы на этот раз поступили…
На дороге стоял танк и время от времени хлопал по деревне фугасными. Лениво так хлопал. Не спеша.
А в атаку шла пехота. Тоже не спеша. Лениво так. Еще и ржут, сволочи… Видно, как ржут. А перед немцами идут бабы. И дети. Некоторые на руках. Кричат, визжат… Гады! Глаза бы закрыть, нельзя, нельзя.
Колупаев закусил губу. Пацаны молодцы – ждут, не высоваются, терпят. Небо-то как высоко… Рукой не достать… Смотри! Смотри!!
Толпа прошла по воронкам, оставшимся после предыдущих атак. Сейчас ступят на мины… Немцы остановились. Ждут, суки, ждут… Сейчас… Вот уже можно над головами по каскам очередь дать, чуть позже… Чуть…
– Аааааааа!!!! – закричал кто-то в траншеях и бросился вперед с автоматом наперевес. И тут же упал, сбитый метким выстрелом. Махнул рукой, как птица…. Ага… В белых маскхалатах, за дорогой, лежат еще фрицы. Хитрые, сволочи! По месту, откуда выскочил то ли Ванька Паньков, то ли Сашка Васильев, ударил еще одним фугасом танк.
Бабы и дети завизжали и попадали на землю.
Паша не вытерпел и вдарил очередью над толпой в самую гущу фрицев. На, ссуки, на! Как тараканы побежали в разные стороны!
Танк стал разворачивать башню, целясь по дому.
– Трапезников, давай, давай же!
Хлопнуло «ПТР». Пашка увидел, как высекла пуля сноп искр по броне. Смазал, чертяка! Давай еще раз!
Танк дернул чуть назад, пернув синим бензиновым выхлопом.
Колупаев бил короткими очередями по залегшим фрицам, стараясь не задеть визжащую кучу баб. Самые умные из немцев подползали к этой толпе, поняв, что русский пулеметчик бережет своих.
Вдруг, словно какой-то шуткой, Паша Колупаев вспомнил фильм, который показывали им перед самым выходом на задание. «Александр Невский». Там немцы тоже детей в огонь кидали. Песня там была правильная… Как это… Вставайте, люди русские, на эээ… славный бой, на смертный бой, вставайте, люди русские, парам-пам-пам… Как там дальше?
– Давай, Серега! Давай!
Серега Трапезников не успел попасть. Сделал еще выстрел, но пуля опять цвиркнула по квадратной башне немецкого танка. Тот ответил новым выстрелом. Чуть промазал, но… Длинный ствол противотанкового ружья изогнуто упал в нескольких метрах от траншеи.
– Ну, фашисты… – Паша метнулся за стенку – раз-два – смена ствола! Потом метнулся к дальнему окну – ушли наши, ушли! И глупо, очень глупо дал очередь по танку. Надеясь попасть по щелям, что ли?
Заскрипела башня. Немец чуть дернул вверх ствол танковой пушки, потом право-влево…
Бабушка в детстве так крестила перед сном.
А потом упала ночь на глаза.
Закончилась она, когда Пашка открыл глаза. Над ним стоял немецкий офицер и зло улыбался, вытирая кровь, текущую с рассеченного лба.
Вставайте, люди русские?
И Паша попытался встать…
18
– Значит, и в разработке, и в самой операции вы участия не принимали, так, герр подполковник?
