Красноармейцы стояли, тяжело дыша, на поле боя, недоуменно разглядывая друг друга и бывших конвоиров, словно не веря, что они свободны, что они живы. Юрка с дедом вышли из леса с винтовками на перевес.
Несколько секунд стояли молча друг перед другом. А потом бросились обниматься.
– Оружие соберите, черт вас дери, – рявкнул, наконец, Кирьян Васильевич. – Все собрать, документы, еду, фляги, ремни. Бегом!
– Э? – вдруг остановился Юрка. – А где берсеркер-то наш?
Оказалось, что Толик так и лежит на немце.
Они подбежали к нему, перевернули.
На губах пузырилась розовая пена, а из груди торчал нож.
Успел, таки ганс…
Глава 10. Европейцы, млять…
Окопчик наш – последняя квартира,
Другой не будет, видно, нам дано.
И черные проклятые мундиры
Подходят, как в замедленном Кино.
И солнце жарит, чтоб оно пропало,
Но нет уже судьбы у нас другой,
И я кричу: "Давай, Виталий Палыч!
Давай на всю катушку, дорогой!"
Юрий Визбор
Вот уже полчаса Толика тащили на импровизированных, сделанных из шинели и двух палок, носилках. Время от времени он приходил в сознание, пытался что-то сказать, но Юрка Семененко каждый раз закрывал ему рот:
– Молчи, Толян, молчи! Нельзя тебе говорить. Вот придем сейчас – у нас там врач есть, он тебя на ноги быстро поставит.
Кинжал они вытаскивать не стали. Понятно было, что легкое пробито, а лезвие перекрывает кровеносные сосуды. Достанешь – и он захлебнется в собственной крови. Путь уж Валерка разбирается.
Шестеро красноармейцев менялись через каждые пять минут. Очень уж тяжел был здоровяк Толя Бессонов – за центнер, а бойцы ослабли на похлебке из брюквы.
Немцы и сами особо не шиковали в котле, подчистую грабя местное население, а на пленных обращали внимание в последнюю очередь.
Но шли, почти бежали.
И успели.
Ритка, когда увидела носилки, даже не заметила незнакомых бойцов. Просто метнулась к ним с криком:
– Кто?
Но ее опередил хромающий Валерка, протирая на ходу очки.
– Толик, Господи, да как же это, Толик, очнись! – Юра с дедом еле оттащили ее от раненого.
– Чего, знакомы, что ли? – поинтересовался долговязый красноармеец, натянувший пилотку до ушей.
– Знакомы, знакомы… Сейчас и с вами знакомиться будем, пока там дохтур колдует. Отряд! Становись! – рявкнул неожиданно Кирьян Васильевич.
И партизаны, и красноармейцы немного замешкались. Первые – совсем не привыкли, вторые несколько отвыкли.
– Рррняйсь! Смирррна! – Кирьян Васильевич прищурился, обходя строй.
Десять человек – это уже серьезно. Это уже отделение.
– Я – командир партизанского отряда унтер-офицер Кирьян Богатырев. Вопросы ко мне?
Красноармейцы недоуменно переглянулись. Долговязый поинтересовался:
– Это какой-такой унтер-офицер?
– Унтер-офицер, отделенный командир четвертого отделения четвертого взвода пятнадцатой роты сто двадцать четвертого пехотного Воронежского полка!
– Царской армии что ли? – долговязый презрительно ухмыльнулся. – Так нет уже царской власти, двадцать пять лет уж как нет.
– Не царской, солдат, армии, а русской. И команды вольно я не давал! Встать смирно!
Боец дернулся, опустив руки.
– Кто такой?
– Младший политрук Двадцатой стрелковой бригады Третьей ударной армии Долгих.
– А звать?
– Дмитрий.
– А как же ты, Дима, в плен-то попал?
Политрук помрачнел:
– Под Ватолино, зимой еще. Проверял боевое охранение. Разведка немецкая…
– Понятно. Разведка, значит… Так что ж тебя не расстреляли-то? Немцы жутко комиссаров не любят. Да и я не очень!
Долгих аж с лица сменился:
– Оно и понятно… Царская держиморда…
Юра с Ежом дернулись было, но дед резким жестом остановил их.
– Царская, царская… Так что не расстреляли-то?
– Так я в красноармейской форме-то был. Старая форма изорвалась, новую никак прислать не могли, вот звездочку не успел перешить на обычную. Да и документов не было с собой…
Один из бойцов хихикнул.
– Вот что, политрук, держать я тебя не буду. Хочешь – иди, куда глаза глядят. Оружие у тебя есть, в бою взял, молодец. Видел я как ты за нашим героем бежал. Иди, да в плен не попадай больше.
Политрук остался стоять в строю, переминаясь с ноги на ногу.
– Чего не идешь? Иди. Ты свободен.
– Разрешите… – слова Дмитрию давались с трудом. – Разрешите остаться?
– А чего так. Тебя же мое командование не устраивает?
Политрук молча взглянул на деда…
– Разрешаю, Дима. Но запомни раз и навсегда. У меня другого звания нет – унтер-офицер я. А, ежели, тебя смущает – просто командиром зови. Или дедом. Ребята вона уже привыкли – и подмигнул Рите. – И помни. У нас тут единоначалие. Безо всяких ваших комиссарских штучек. Понятно?
– Так точно! – вытянулся младший политрук.
– Ты? – обратился командир к следующему
– Старший сержант Олег Таругин! Танкист. Механик-водитель.
– Танков, пока что, не имеем, пехотой повоюешь.
– Придется, товарищ командир!
– Куда ж ты денешься-то… Ты?
– Рядовой Прокашев. Алексей. Пехота. Начал в Первом коммунистическом батальоне.
– Ух ты… Это еще кто?
– Ополченцы. Из студентов и профессуры московских университетов.
– Ишь ты… Профессор, значит?
– Что вы… Студент я. Философ. Третий курс.
– Ого! В плен как попал.
– На высотке оборону держали. Один я остался. И патроны кончились. Ну и…
– И руки в гору?
Прокашев виновато понурился.
– Правильно и сделал, – ответ унтер-офицера был неожидан. – Вот сейчас и отомстишь. Следующий!
– Мальцев я. Тоже Алексей. Рядовой тоже.
– Пехота?
– Ага… рядовой.
– Чего ага? Где служил?
– В пятьдесят девятой… В тех же местах, что и товарищ младший политрук. А в плен попал, когда в атаку шли. До первой траншеи дошли – чем-то оглушило. Очнулся – кругом немцы.
