Кондрашов искоса смотрел на Уткина, удивляясь странной манере еды огнеметчика. Тот ел молча, буквально вгрызаясь, внюхиваясь в хлеб. Сложив ладони лодочкой, он полуоткусывал, полуотщипывал губами хлеб, слизывая с него языком волокна мяса и кусочки жира. Уткин перехватил его взгляд и смущенно отвел глаза:
– Блокадная привычка.
И осторожно высыпал в рот крошки.
Потом он протянул Кондрашову кисет:
– Будешь?
– Я не курю, – мотнул тот головой.
К двум командиром, устроившимся в одном из углублений траншеи, подошел по траншее боец из взвода Кондрашова:
– Товарищ лейтенант! А что там с кухней? Когда горячего привезут? Известно что?
– Жди, Уткин, жди. Подвезут. Обязательно подвезут. О! Кстати! – Кондрашов кивнул лейтенанту-огнеметчику на бойца. – Вот однофамилец твой.
Тот молча кивнул в ответ, даже не улыбнувшись.
– Да? – удивился боец. – А вы откуда родом?
– Из Костромы, – сухо ответил огнеметчик.
– И я тоже! – обрадовался боец. – С самой Костромы?
– Да.
– А я из Рославля. Земляки! – рядовой даже подпрыгнул от радости.
– Да. Земляки, – опять равнодушно согласился лейтенант Уткин.
«Сухарь какой», – неприязненно подумал Кондрашов, но вслух сказал:
– Иди, Уткин, иди.
Тот вздохнул, развернулся и потопал на свое место.
В это же время один из бойцов боевого охранения, осторожно высунувшись, разглядывал раскинувшееся поле. Второй, пряча от мороси бумагу, тщательно выписывал на листке буквы зеленой, под малахит сделанной ручкой, аккуратно окуная ее в чернильницу, бережно поставленную в жидкую грязь.
– Вась, ну что там? – шепотом спросил второй.
– Тишина… – ответил первый.
Если, конечно, можно было назвать тишиной гулкий грохот разрывов, доносящийся со всех сторон. Черное небо полыхало разрывами.
– Ты скоро там?
– Вась, потерпи чуток…
Ни свиста снаряда, ни разрыва они не услышали. Просто мир вспыхнул. Лишь зеленая ручка, чудом уцелев в мгновенном аду, взлетела, перекувыркнулась несколько раз и упала в жидкую землю рядом с телом одного из убитых до того бойцов Красной армии.
Это был первый снаряд, выпущенный немцами в ходе операции «Нордлихт» – что значит – «Северное сияние».
Грохот разрывов прекратился так же резко, как и начался. Не успел Рысенков стряхнуть липкую землю с мокрой плащ-палатки, как над окопами раздался крик:
– Немцы!
– Рота! К бою! – заорал полуоглохший от разрывов Смехов.
И понеслось по роте:
– Взвод! К бою!
– Отделение! К бою!
Бойцы щелкали затворами, проверяя оружие, готовили гранаты и бутылки с зажигательной смесью.
– Ну что, политрук! Повоюем? Давай на левый фланг, к Кондрашову.
– А ты, командир?
– Пробегу до взвода Москвичева. Давай… Работаем, Костя, работаем!
Рысенков побежал по траншее, время от времени выглядывая из нее. Немцы шли медленно, даже не пригибаясь. Перед пехотой шли танки – пять штук. Какие именно – политрук не разглядел. До немцев было еще метров семьсот. А это еще что за хрень? Прямо перед окопами внезапно взметнулся густой оранжевый клубок огня. Весело!
Рысенков терпеть не мог эти минуты перед боем. Сидишь, смотришь, ждешь команды. И тебя колотит от адреналина. Закусываешь ремешок каски, нежно гладишь спусковой крючок винтовки или автомата, трясешь ногой от нетерпения – не помогает. Ждать, ждать. Самое противное на войне – ждать.
Бежать было тяжело – дождь не переставал, поэтому дно траншеи превратилось в коричневую жижу, которую иногда пересекали ярко-красные ручейки – следы артобстрела.
Рысенков бежал и кричал бойцам какие-то ободряющие слова – мол, сейчас мы им всыплем, готовьтесь, ребятки! Иногда он шлепал рукой бойцов по мокрым шинелям, словно показывая им – здесь ваш политрук, здесь.
Зрение отдельными кадрами выхватывало пейзаж:
Вот боец скручивает какой-то проволокой связку гранат.
Вот другой нервно курит самокрутку, а потом передает ее соседу.
Вот санинструктор вытаскивает из траншеи тяжело раненного бойца, хрипящего пробитыми легкими.
Вот второй номер противотанкового расчета суетливо крутит в руках здоровенный патрон.
– Кондрашов! Как у тебя?
– Нормально, товарищ старший политрук!
– Огонь по команде открывай. Метров с трехсот.
– Ага, – кивнул лейтенант совершенно не по уставу. Кондрашова потрясывало, как и всех.
Первыми не выдержали немцы. Один из танков остановился и гулко бахнул. Снаряд пошел выше, но Рысенков и Кондрашов почувствовали теплую волну, толкнувшую их с неба, и за спиной раздался взрыв. Танк взревел и рывком продернулся вперед. Открыла пальбу и пехота. Пули засвистели в воздухе. Одна из них взрыла бруствер между политруком и лейтенантом и воткнулась в заднюю стенку траншеи, тихо зашипев.
Руки нервно сжимали оружие.
– Эх, сейчас бы пушечек… – громко вздохнул кто-то из бойцов.
Увы, но артиллеристы так и не прибыли, завязнув где-то в тылу.
Тучи, казалось, опустились еще ниже, когда в них воткнулась красная ракета.
– Огонь! – заорали одновременно политрук и лейтенант. И траншея немедленно ощетинилась огнем.
Гулко забахали противотанковые ружья. Расчеты целились по уязвимым местам немецких танков – щели, гусеницы. Затарахтели станковые пулеметы, и немцы немедленно попадали в грязь.
Рысенков предпочитал пистолету-пулемету карабин. Вообще-то зрение у него было не очень. Но стрелял он почему-то хорошо. Просто он не целился. Он чувствовал оружие как руку. Он не стрелял, а словно дотягивался рукой до мишени. Раз… Два… Теперь третьего рысьим коготком… А, блин! Промазал! Еще раз!
Немцы тем не менее двигались и двигались вперед. Перебежками. И вот хрен же поймешь – кто сейчас поднимется, а кто вскочит и пробежит несколько метров.
Рядом загрохотал «Дегтярь» – лязг его затвора перекрывал стрельбу.
Немцы падали, спотыкались, шлепались в грязь, но шли и шли вперед. А из серой дымки выходили новые цепи, приближаясь к роте старшего лейтенанта Смехова.
Время от времени кто-то из бойцов падал, хватаясь руками за лицо. Замолчал взводный «Максим». Ненадолго.
– Гранаты к бою! – заорал Кондрашов, когда немцы приблизились к дистанции броска. Их танки вдруг разделились. Два пошли в левую сторону, три в правую. Вот тут-то бронебойщики и врезали. Один из «Т-III» – а это оказались именно они – вдруг закрутился на сбитой гусенице, второй просто остановился, чадно задымив. Рысенков успел снять танкиста, неосторожно высунувшегося из люка.
