— Товарищи танкисты, вы пока огонь не открывайте, дайте нам поработать!
Слышу голос Федорчука:
— Исидор Якович! Тут же дистанция почти полтора километра!
— Ничего, наши пушечки на это и рассчитаны…
Его голос прерывается хлёстким звонким выстрелом. Короткий промежуток и… Я не верю своим глазам и ещё раз приникаю к панораме. Точно! На дистанции тысяча двести метров снаряд пушки подбил немецкий танк, броню которого — с вполовину меньшей дистанции — едва пробивала наша танковая «семидесятишестимиллиметровка»!
А потом позади нас тяжёло грохочут тяжёлые гаубицы. Ветераны первой мировой не подводят и сейчас: снаряды весом в девяносто семь килограмм, снаряжённые девятью кило тротила накрывают колонну огненными разрывами. Мне хорошо видно, как летят в разные стороны тела и искореженные обломки машин, как воспаряет над дорогой квадратная башня танка и кувыркаясь, врезается в землю. Через мгновение всё заволакивает дымом и пылью.
И в этот момент в небе появляются чёрные точки самолётов. Едва успеваю подать команду укрыться, как выросшие в размерах «юнкерсы» с воем ложатся в пике, готовясь высыпать на наши окопы первые бомбы. И одновременно откуда-то из глубины вражеских порядков начинает вести огонь фашистская артиллерия. Земля трясётся и дрожит, всё затянуто расцвеченным всполохами новых взрывов дымом. Сейчас мы бессильны…
Наши тяжёлые орудия пытаются начать контрбатарейную борьбу под бомбёжкой, но это приводит лишь к ненужным потерям среди артиллеристов. Бомбардировщики накрывают демаскированную батарею сплошным ковром разрывов.
Мы вываливаемся из броневика и прыгаем в узкую щель, выкопанную рядом с машиной. Впрочем, так ещё страшнее — пронзительный свист над головой, кажется, длится целую вечность, а тяжёлый удар — вот-вот сровняет узкую щель, превратив ее в братскую могилу….
Отплёвываемся от лезущей в рот и нос пыли, кто-то чихает от едкого химического запаха взрывчатки.
— Все живы?!
В ответ — слабые, словно сквозь вату, голоса. Водитель-сержант зажимает руками уши, из которых тоненькими струйками сочится кровь — не выдержали барабанные перепонки. Выдёргиваю индивидуальный пакет и подаю ему. Руки бойца трясутся — явная контузия.
Наконец сквозь грохот разрывов слышу, что отштурмовавшие самолёты уходят прочь. Именно «слышу», поскольку неба не видно из-за поднявшейся пыли и едкого чёрного дыма. Зато немецкие пушки продолжают вести огонь, медленно, но верно смешивая нас с землёй. Но вот замолкают и они.
Я осторожно высовываюсь из щели: всё вокруг выжжено и напоминает Луну, которую нам показывали в фантастическом фильме в училище.
[6]
Такие же кратеры, такая же безжизненная поверхность. Позади нашего убежища валяется бесформенная металлическая конструкция, в которой узнаю башню моей десятки. Ты смотри, оказывается, не зря в щели прятались! Попали таки…
— Немцы! — пробивается сквозь забившую уши вату оглушенности крик. Оказывается, под прикрытием огневого налёта фашисты подкрались совсем близко, и теперь они буквально метрах в трёхстах от нас.
Что же делать-то?! Ведь у меня даже гранат нет! В это время открывают огонь чудом уцелевшие ПТО, и мне сразу становится легче. Небольшие орудия буквально насквозь прошивают броню легких танков, заставляя их безжизненно замирать на месте. Одна за другой вспыхивают фашистские машины, из которых редко кто успевает выскочить. Впрочем, и эти счастливчики переживают сгоревших товарищей на считанные секунды — наша пехота открывает шквальный огонь. Бойцы мстят за страх, пережитый ими под бомбами и снарядами врага.
Но «ЗИСы» просто творят чудеса! Я застываю с открытым ртом — ТАКОГО я еще никогда не видел чешский «35Т» выворачивается из-за пылающей «тройки». «ЗИС» стреляет в упор. Короткая мгновенная вспышка болванки на лобовой броне — и вырванный взрывом кормовой лист башни… сносит башню идущей следом «двойке»… Просто чудо!
В запале боя ору:
— Бейте их, ребята! Бейте!
Кажется, что курсанты слышат меня и усиливают огонь до немыслимых темпов. Немцы вспыхивают один за другим. Грязный бензиновый дым заволакивает поле боя, давая уцелевшим возможность подкрасться незамеченными, так как ветер на нас…
Но нервы врага не выдерживают. И они откатываются назад…
— Товарищ майор! Вас командир полка вызывает! — кричит приползший посыльный. Что ж, делать нечего — отсылаю свой несостоявшийся экипаж в окопы, а сам ползу следом за посыльным. Не стоит рисковать. Наверняка кое-кто затаился или просто притворился убитым, так что получать пулю в спину, у меня нет ни малейшего желания.
Вскоре мы оказываемся в окопе и, пригнувшись, бежим по ходу сообщения на КП. Всюду следы разрушений, кое-где обваленные стены, следы впитавшейся в высушенную глину крови. Тела, накрытые плащ-палатками, многие бойцы белеют свеженаложенными бинтами…
* * *
Степан Петрович лежит на нарах, укрытый шинелью. Он бледен, рядом хлопочет санинструктор.
— Принимай полк, майор. Видишь…
Он сбрасывает шинель, и я замечаю, что у него вместо ног аккуратные культи, замотанные быстро краснеющими бинтами.
— А как же Кац?
— Нет больше Каца, и батареи его нет. И танков у нас больше нет. Все накрылись. Так что принимай и командуй…
— Есть, товарищ подполковник!
Я выхожу наружу, следом выбирается сержант-санинструктор.
— Ты почему его оставил?! Немедленно назад!
— Товарищ майор! Товарищ подполковник меня послал следом за вами. Чтобы я вам карту передал.
Он лезет в сумку за картой и в этот момент из-под земли доносится глухой щелчок. Оттолкнув стоящего на пути сержанта, я бросаюсь обратно, внутрь. Подполковник лежит неподвижно, правая рука свесилась, рядом валяется «ТТ». На виске чернеет, набухая кровью, дырка в синем круге несгоревших порошинок… Сзади меня застывает боец. Непослушными губами я командую:
— Сержант… Сходите в расположение, приведите двух человек. Выкопайте могилу и похороните. Документы сдадите мне. Ясно?
— Так точно, товарищ капитан… то есть, простите, товарищ майор!
Он убегает, а я выхожу следом и сажусь на валяющееся рядом бревно, оставшееся от строительства блиндажа. Эх, Степан Петрович… но предаваться унынию некогда, и я берусь за дело: первым чередом нахожу остальных офицеров штаба полка и приказываю немедленно выяснить и доложить потери. Заодно выясняю, как погиб Кац — оказывается, прямое попадание бомбы в орудие, возле которого тот находился…
За старших у артиллеристов теперь тот комиссар, который отдал мне свой броневик. Что же, надеюсь, он не такой, как многие из тех, кто попадался мне раньше… У нас остались двенадцать ПТО, одна гаубица. Два 107-мм орудия.
