Тот молча полез в карман и извлёк немецкую сапёрную зажигалку, чиркнул почти бесшумно кремень, занялся фитиль. Столяров пыхнул дымом, вкусно затягиваясь, затем потянулся.
— Вроде отпустило. Чуток. Что хотел то, Шуруп?
— Да гость к нам пожаловал. Тебя ищет.
— Твою мать! Да будут они добычей троллей!!! И сейчас от них покоя нет…
Он поднялся с бревна и размашистым шагом двинулся к штабному блиндажу. Там всё было тихо. Скрипели, словно и нет войны, сверчки, часовой под «катюшей» застыл неподвижным изваянием.
— Стой! Кто идёт?
— Путивль.
— Петрозаводск. Проходите, товарищ командир.
— Где тут гости?
— А, понял, товарищ командир. Так, в столовой.
— В столовой?
— Ага. Их капитан Лискович туда отвёл.
— Млин… начищу Сашке шею за самоуправство.
Подполковник направился к длинной крыше пункта питания, торчащей из земли…
В пустом помещении пункта питания было тихо. Только горело несколько дежурных «катюш», и Александр не сразу заметил пристроившуюся за столом небольшую фигурку.
— Женя? Откуда?!
— Ой, товарищ подполковник… Вы живы! А нам тут такого наплели…
…Они долго бродили по пустынному в этот поздний час аэродрому, разговаривали о всяких пустяках, ненужных, но таких милых… Время летело незаметно, когда Сашка спохватился:
— А что мама скажет?
— Ничего. Она меня отпустила сама.
На душе у Столярова стало теплее — значит, верит мама Лена его слову. Верит… Но всё равно — пора. И девушке рано подниматься, да и ему надо хотя бы пару часиков перед вылетом вздремнуть… Они подошли к штабу полка, и Александр вызвал дежурную машину.
— Доставить ефрейтора Егорову в расположение, ясно?
— Так точно, товарищ командир!
Сержант залихватски подмигнул противоположным от девушки глазом. Не удержавшись, Столяров улыбнулся и незаметно показал водителю кулак за спиной, потом наклонился к Жене:
— Ну, пора тебе ехать. Ты не волнуйся. Со мной всё нормально будет. Такие как я — в огне не горят, и в воде не тонут. А в воздухе — за облака хватаются. Так что, лучше себя береги.
— Да со мной то что в тылу случиться может, Саша? Это ты всё время в бою… Лучше сам себя береги…
Она взошла на подножку «Доджа» и неумело ткнулась в щеку лётчика тёплыми мягкими губами.
— Береги себя…
Мотор фыркнул, и машина сорвалась с места… Александр, стараясь ступать неслышно, чтобы не разбудить делящего с ним ночлег Лисковича прокрался к своим нарам, осторожно снял сапоги. Размотал портянки и повесил их на самодельную табуретку для просушки, затем стащил китель и вытянулся поверх байкового одеяла. Бездумно уставился в потолок блиндажа. Сон пропал абсолютно. Он вспоминал её карие глаза, пышную гриву каштановых волос, на которых непонятным образом держалась пилотка, ласковый голос…
— Не спишь, командир?
Донёсся голос тёзки с соседних полатей.
— Кто такая хоть?
Столяров выдохнул воздух из груди и произнёс:
— Жена.
Одеяло отлетело в сторону, и Шуруп рывком оказался сидящим на постели, его глаза округлились:
— Да ты что?! Когда успел?!! И молчал… Вот зараза!
— Успокойся, Шурик. Не расписались мы ещё. Вот немцев разобьём, и тогда обязательно на ней женюсь. А сейчас — пока не хочу ей жизнь портить. Мало ли чего…
— Тьфу на тебя, командир! С такими мыслями и жить не стоит вообще. А случись, действительно, что с тобой, и следа после тебя на свете не останется. Неправильно это.
— Неправильно, говоришь? А погибну, куда она денется? Дома у них не осталось, фашисты сожгли. Отец — пропал без вести, одна мать только. Забеременеет — куда ей деваться? Ехать к моим? Здрасте, я жена вашего сына? Никого не зная. И ничего. Да ещё на край света? Ей даже неизвестно, как до них добраться, и куда…
Лискович помолчал, затем улёгся опять. Наступила тишина, и на этот раз Александр уже начал дремать, когда тот тихо произнёс:
— Знаешь, командир, всё-таки ты не прав, помяни моё слово…
Он так и пролежал до самого подъёма без сна, уставившись в потолок из неошкуренных брёвен и думая на словами своего тёзки. А утром вновь взревели моторы, снова дым жесточайших боёв, горечь фенамина на губах и лихорадочная торопливость с вылетом, чтобы помочь тем, кто внизу, на земле отбивается от полчищ врага, решившего поставить на карту всё…
— Товарищ подполковник! Горим!
— Знаю, Коля, знаю… спокойно, только спокойно. До линии фронта дотянем, будь спок…
Он говорил это медленно, чтобы психовавший в задней кабине стрелок не вздумал прыгать. Внизу были пока немцы… Самолёт снижался. Искалеченный осколками крупнокалиберного снаряда двигатель был на последнем издыхании. Высокий металлический вой и скрежет его работы только подтверждал то, что знали оба находящихся в нём. То есть, то, что машине больше не летать. Другое дело, что люди — вот они старались уцелеть изо всех сил. Стрелка термометра угрожающе клонилась вправо, вот она уже в красной зоне, упёрлась в ограничитель, застыла… Глухой удар, и винт замер в одном положении, через мгновение из под капота вырвался чёрный дым, а внизу сплошной дым… Куда садиться?! Видимость нулевая!
— Коля! Держись!!!
Столяров едва успел упереться ногами в панель приборов. Земля вынырнула неожиданно, удар! Визг рвущегося металла, звон стекла, острая вонь гари: машину тащило по земле. Внезапно сильный треск, и корпус словно получил дополнительное ускорение: Бороду
[58]
оторвало! — Сообразил Александр. Самолёт, вернее, его останки, развернуло и потащило боком. Наконец последний рывок, треск отрывающегося от бронекокона хвоста, и искалеченный до неузнаваемости «ИЛ-2» замирает… Он рывком вылетел из кабины и распластался на земле под остатками плоскости:
— Коля! Давай вылезай! Ты чего?
Стрелок не показывался. Зато вдруг вспыхнула стрельба. Причём с обоих сторон. С визгом провыла над головой пилота ушедшая в рикошет от борта самолёта пуля. Александр, пытаясь перекричать грохот боя, надсаживал горло:
— Коля, вылезай! Вылезай!
Внезапно что-то тяжёлое, но мягкое ударило его по голове и всему телу, затем отшвырнуло далеко назад и погрузило во тьму…
Он очнулся быстро, самолёт ещё не успел сгореть. До конца. Только занялся высоким чёрным пламенем. Александр впился пальцами в обгорелую землю от бессильной злобы, но что он мог сделать? Немного отполз назад, в воронку и быстро осмотрелся — со всех сторон его окружали горящие танки. Самые разные. Наши «тридцать четвёрки» и ленд-лизовские «генералы» и «Стюарты», чадили синим пламенем немецкие «штурмгешютцы» и «тройки», многие были изуродованы до степени полной неузнаваемости. Запомнилось что-то вообще непонятное, на больших чадящих катках и расстеленных гусеницах, с вывернутой наружу бронёй мотоотсека… И трупы, трупы, трупы… Впервые Столяров увидел образное «усеянное мертвецами поле» буквально… в самых разнообразных позах, в разноцветной форме, целые. И исковерканные ещё при жизни, либо уже после смерти… Торопливо охлопал себя по карманам — карта в сапоге. На боку — «ТТ», нож — в голенище. Чёрт! Куда ползти то? Где кто? Близким разрывом вновь ударило по ушам, столб едкой пыли заставил чихнуть. Осторожно, буквально на мгновение выглянул из воронки и тут же подался назад — огромный, никогда невиданный ранее, каких-то гранёных очертаний танк вывернулся из стелющейся над землёй пелены мазутного дыма и неторопливо прошествовал, именно так, мимо пилота. Вдруг сноп фиолетовых искр веером ударил из лобовой брани, болванка срикошетировав, с верещанием ушла в чёрное дымное небо, сквозь которое с трудом проглядывало солнце. Громадина медленно, опять же как-то лениво шевельнуло длинным стволом. Затем ударил выстрел, ствол откатился назад и тут же вернулся на место, вылетела отстреленная гильза через лючок и скатилась прямо в воронку Столярова…
