Весна выдалась мягкая, и теперь первые ростки уже дали всходы. Абигель отодвинула кончиком ботинка круглый и мохнатый лист, клонившийся с грядки.
— Осенью у меня будут тыквы. Я их сохраню на зиму, а несколько штук сорву раньше, когда они будут еще размером с дыню. Их пекут в золе и едят, как печеные яблоки.
— Моя матушка любила сад, — внезапно вырвалось у Анжелики. — В огороде… Я как сейчас вижу ее… Она трудилась не покладая рук… Я вдруг увидела ее сейчас…
Внезапно перед ней словно предстала ее мать. Высокая, статная, чуть поблекшая фигура, в соломенной шляпе, с корзинками в руках, иногда — с букетом цветов, который она прижимала к сердцу, точно ребенка.
..Моя мать!..
Это видение, словно выступившее из тумана, посетило ее внезапно, безо всякой на то причины.
«Матушка, защитите меня», — подумалось ей.
Впервые мысль о подобном заступничестве пронзила ее сердце. Она взяла руку сидящей рядом Абигель и нежно задержала ее в своих ладонях. Может быть, Абигель — большая, невозмутимая, мужественная — была похожа на позабытую мать Анжелики?
Днем Берн пришел к господину и госпоже да Пейрак, приглашая их оказать ему честь отужинать у него сегодня вечером. Это нежданное приглашение, по-видимому, должно было доказать, что почтенный и неуступчивый протестант, равно как и его единоверцы, хотел принести повинную хозяину Голдсборо, выказывая свое стремление загладить весьма язвительные речи, произнесенные в момент вступления в должность Золотой Бороды. Вполне понимая эту тягу к примирению, граф де Пейрак принял приглашение и под вечер направился вместе с Анжеликой к жилищу Бернов.
Но противоборствующие стороны были представлены личностями столь яркими, а воспоминания, разделяющие их, оказались преисполненными таких страстей и такого неистовства, что во время встречи неизбежно возникла некоторая напряженность.
Оставив мужчин наедине, Абигель пригласила Анжелику выйти на улицу, чтобы показать ей свой садик.
Дружба обеих женщин была превыше всех ссор. Они инстинктивно отстранялись от них, отказываясь вникать, что же в поступках мужчин могло показаться оскорбительным, избегали непримиримых суждений, дабы не порвать столь необходимую им нить взаимной привязанности, не нарушить союз двух нежных женских душ. При всей несхожести их характеров, обе они испытывали потребность в этом чувстве. Оно было их прибежищем, в нем они черпали веру, здесь их согревало что-то живое и ласковое, что не могла притушить даже разлука, а каждое новое испытание не расшатывало, но укрепляло.
Перламутровое мерцание, угасавшее на горизонте, над островами, ложилось мягким отблеском на тонкое лицо Абигель, подчеркивая его красоту. Тяготы ее положения не исказили его черты, не испортили его чистый цвет. Она по-прежнему носила строгий ларошельский чепец, бывший не самым популярным убором среди городских дам, но ей он достался от матери, уроженицы Ангулемского графства, а там не напяливали на себя банты да кружева. Этот суровый чепец необычайно шел Абигель.
— Так значит, вы счастливы?.. — спросила Анжелика. Абигель вздрогнула, и если бы не темнота, Анжелика увидела бы, как та покраснела. Но Абигель смирила свое волнение, и Анжелика догадалась, что молодая женщина улыбается.
— Сказать так — значит сказать слишком мало… Как возблагодарить мне Господа? Каждый день я открываю все новые сокровища в сердце моего мужа, богатство его ума и знаний, его мудрость, его глубокий, сильный характер человека жесткого подчас, но умеющего чувствовать… По-моему, в глубине души он.., очень добрый. Но в наше время это опасная добродетель, и он это знает.
Она добавила задумчиво:
— Я учусь любить мужчину. Это странное испытание. Мужчина — это что-то неведомое, столь отличное от нас и столь важное. Я иногда думаю: не бываем ли мы, женщины, невнимательны к ним, отказывая им в праве на свой, особый склад ума. И если они не всегда понимают нас, то и мы.., всегда ли мы делаем усилие, чтобы понять их такими, какими их вылепили столетия; ведь на них лежит ответственность за все в этом мире, а это тяжкий груз, даже если они и завладели им по своей собственной воле?
— Мы наследовали рабству, а они — владычеству, — сказала Анжелика. — Вот почему между нами иногда проскакивает искра непонимания. Но вместе с тем это захватывающий жребий: искать согласия, призывая на помощь любовь.
Было уже почти совершенно темно. В домах и в порту, как опалы на темно-синем фоне, загорелись огни; на островах, рассеянных в бухте и казавшихся днем пустынными, появились тускло-красные звездочки костров и фонарей, указывая на присутствие людей. Внезапно у Анжелики вырвалось:
— Мне кажется, за нами кто-то следит… В кустах что-то пошевелилось.
Они прислушались. У обеих женщин создалось ощущение, что кто-то совсем рядом наблюдает за ними, и слежка эта воспринималась как угроза.
Абигель обхватила Анжелику за плечи и прижала ее к себе. Позднее она признавалась, что в тот миг испытала уверенность — огромная опасность нависла над Анжеликой де Пейрак.
Им почудилось, что раздался глубокий, душераздирающий вздох, но, по-видимому, то был всего лишь ветер, прошелестевший в соснах на скале.
— Пойдем в комнаты, — произнесла Абигель, увлекая за собой подругу.
Они уже повернулись к дому и сделали несколько шагов, когда их вновь встревожил треск веток, а затем раздалось весьма внятное хрюканье.
— Ох! — воскликнула Абигель, — так вот в чем дело! Опять к нам в сад от Мерсело забрался их поросенок — с той стороны есть только плетень. Они совсем не следят, чтобы он сидел в своем загоне, и он ищет себе пропитание на деревенских улицах и в чужих садах; им так проще.
Она пошла к лужайке, которая отделяла их от соседнего строения — такого же дома, как и все остальные, из досок и бруса, с крышей из дранки, поставленного посреди участка, который содержался весьма скверно.
Дверь дома была открыта, и в освещенном проеме вырисовывалась фигура молодой женщины с грудным младенцем на руках. Абигель окликнула ее:
— Бертилья! Ваш поросенок опять все растоптал у меня в саду.
Женщина спустилась с крыльца и безучастно направилась к ним. Ее походка была, однако, грациозной, и сама она казалась молодой и привлекательной. Когда она была уже совсем рядом, Анжелика и вправду узнала Бертилью Мерсело, дочь торговца бумагой из Ла-Рошели. Пухлый и кудрявый малыш держал головку очень прямо и, чувствовалось, очень серьезно наблюдал за всем происходящим. Черты его лица в темноте были не видны.
— Я уже говорила мужу, — сказала Бертилья жалобным голосом. — Он наконец согласился, чтобы мы поставили забор, заплатив плотнику с вами пополам. Но в последние дни приключились все эти истории, сражения, потом
— чужие люди, новый губернатор, — так что ему было недосуг им заняться.
— Слов нет, тут были вещи более срочные, нежели установка забора, — примирительно согласилась Абигель. — Но вам следовало бы смотреть за свиньей, чтобы она не уходила из загона. Она уже причинила нам немалый ущерб.
