– Мне придется встать на табурет, чтобы дотянуться до
верхней полки, а вы будете меня поддерживать, я ужасно боюсь высоты…
В некотором противоречии с только что сказанным она довольно
ловко вспрыгнула на табурет и потянулась к верхней полке, бросив, не
оборачиваясь:
– Поддержите же меня, а то я непременно упаду!
Д’Артаньян после секундного колебания крепко поддержал ее за
талию обеими руками – и следует сказать, что подобные домашние заботы ему
крайне понравились.
– Ах! – воскликнула вдруг молодая женщина. –
У меня кружится голова, я, кажется, падаю…
И она в самом деле рухнула с табурета прямо на руки
д’Артаньяна, поневоле вынужденного крепко схватить ее в объятия. Ему стало тем
временем приходить в голову, что в некоторых отношениях жизнь схожа что в
Париже, что в Тарбе…
Но додумать до конца он не успел – вокруг его шеи обвились
две стройные ручки, и нежный голосок прошептал на ухо:
– Милый д’Артаньян, а можете ли вы отнестись ко мне
ужасно непочтительно? Я вам приказываю быть со мной непочтительным…
– Гвардеец в таких случаях слепо повинуется, –
сказал д’Артаньян, покрепче прижимая ее к себе и с бьющимся сердцем ощущая
гибкое, сильное тело под тонким платьем.
– Вот и прекрасно. А теперь проводите меня в спальню.
Мы же не глупые подростки, чтобы целоваться посреди гостиной. Только не стучите
так сапогами. Слуги отправлены со двора, но все равно – береженого бог бережет…
А лучше снимите их сразу…
Вмиг сбросив сапоги, д’Артаньян последовал за Луизой в
спальню, где был незамедлительно увлечен на массивную супружескую постель под
балдахином, так и не успев этикета ради сказать какой-нибудь куртуазный
комплимент, коего, по его мнению, требовали приличия. Вместо этого ему было
предложено помочь очаровательной нормандке избавиться от платья, после чего
события приняли пылкий и недвусмысленный оборот.
Д’Артаньян, как любой выросший в деревне, имел некоторый
опыт в общении с прелестницами, склонными позволять мужчине вольности. Правда,
опыт таковой был им приобретен на лесных полянах, в стогах сена и заброшенных
строениях, так что он впервые оказался наедине с лишенной предрассудков дамой в
натуральной спальне, на широкой постели с самым настоящим балдахином. Но это, в
общем, дела не меняло, и он приложил все усилия, чтобы следовать на сей раз не
родительским заветам, а наставлениям синьора Боккаччио, благо эта ситуация,
пришло ему в голову, словно была взята прямиком из бессмертного «Декамерона». А
это свидетельствовало, что изящная словесность и жизнь все же теснее связаны
меж собой, чем это кажется иным скептикам.
К сожалению, пришлось очень скоро признать, что его опыт не
так богат, как представлялось доселе. Кое-какие уроки, преподанные ему
очаровательной и пылкой нормандкой, это, безусловно, доказали, приведя в
восторг и некоторое оторопение. Похоже, свою фантазию он зря считал такой уж
бурной – прекрасная парижанка, руководя событиями без малейшего смущения,
ввергла гасконца в такие шаловливые забавы, что он, повинуясь дразнящему шепоту
и нежным опытным ручкам, сам себе удивлялся, проделывая то, что от него
требовали, и, в свою очередь, подвергаясь не менее удивительным атакам. Черт
побери, так вот каковы нравы в Париже! Куда там беарнским резвушкам с их
неуклюжей прямотой…
К сожалению, самые приятные вещи обладают свойством
оканчиваться. Настал момент, когда столь упоительные забавы пришлось прервать
по причинам отнюдь не духовным, а самым что ни на есть земным, – и
д’Артаньян блаженно вытянулся на обширной супружеской постели, держа в объятиях
обнаженную прелестницу так, словно имел на это все законные права.
«Гром меня разрази, – подумал он в блаженной
усталости. – Положительно, везет так, что жутко делается. Ну никаких тебе
препятствий на дороге, одни достижения. Вот так вот поневоле задумаешься: а
что, если трактирщик из Менга был прав и сходство мое с королевским профилем на
монете отнюдь не случайное? Что, ежели… Прах и преисподняя! С одной стороны,
конечно, некрасиво и даже грешно подозревать собственную матушку в
недостаточной добродетели… с другой же… Персона короля, как известно,
возвышается над всеми установлениями и правилами приличия, ибо монарх сам
определяет, что считать добродетелью, а что – пороком. Недалеки те времена,
когда люди еще указывали с гордостью в официальных бумагах титул вроде:
„Сякой-то, королевский бастард
[4]
"… Нет, а вдруг? Как бы
это узнать дипломатичнее? Не обретался ли в наших местах великий Генрих? Не
может же так везти сыну простого захолустного дворянина…“
– Вы не уснули, мой рыцарь? – нежным голоском
осведомилась Луиза.
– Помилуйте, – спохватился д’Артаньян. –
Какой гвардеец может уснуть, пребывая в подобном обществе? – И осведомился
с хорошо скрытым беспокойством: – Я надеюсь, Луиза, вы не разочарованы?
– Вы очень милый мальчик, д’Артаньян, – ответила
прекрасная нормандка. – И я не сомневаюсь, что под руководством опытной
учительницы вы еще станете по-настоящему опасны для дам…
Пока д’Артаньян обдумывал ее слова, пытаясь догадаться, что
здесь от комплимента, а что – от той дерзости, на которую всегда имел право
слабый пол, Луиза мечтательно протянула:
– Д’Артаньян… Как вас назвали при святом крещении?
– Шарль, – сказал д’Артаньян. – Собственно,
если уж стремиться к точности, то мое полное имя звучит как Шарль де Батц
д’Артаньян де Кастельмор…
Вообще-то, он не стремился к предельной точности, а потому
не стал добавлять, что Батц и Кастельмор, собственно, давно уже представляют
собой пришедшие в совершеннейший упадок клочки земли, дикие пустоши,
единственным достоинством которых осталось то, что они дают владельцу право на
соответствующие титулы… В конце концов, скрупулезность – качество стряпчего, а
не дворянина, не правда ли?
– Шарль д’Артаньян… – тем же мечтательным голосом
произнесла Луиза. – Луиза де Батц д’Артаньян де Кастельмор… Право, это
звучит гораздо более звучно и красиво, нежели Луиза де Бриквиль…
На всякого мужчину, даже самого неискушенного, любая тень
подобных намеков испокон веков действовала, как рев охотничьего рога на
пугливую дичь. А потому д’Артаньян, тревожно встрепенувшись, поторопился напомнить:
– Прелесть моя, но ведь помянутый де Бриквиль – ваш
законный супруг… Перед богом и людьми…
– Ах, милый Шарль, если бы еще перед лицом этой вот
постели… Стыдно вам признаваться, но свои законные супружеские права мой
дражайший супруг берется осуществить форменным образом пару раз в год – и если
бы вы знали, как кратки и скучны эти редкие свидания! Никакого сравнения с
вами, дорогой Шарль, уж вы-то знаете, как ублажить даму… Нет, вы в самом деле
полагаете, что я была бы вам плохой женой? Я молода, смею думать, красива и
отнюдь не бедна… И к тому же дворянского рода…
"Караул! – в совершеннейшем смятении возопил про
себя д’Артаньян. – Меня, кажется, хотят окрутить?! Черт, окно высоко над
землей, да и пожитки остались в комнате…"
