– Шпага, конечно, была при мне, – сказал
д’Артаньян. – Но в одиночку я от них ни за что бы не отбился. А потому
пришлось, забыв о гордости, наудачу выброситься в окно. Хвала господу, я ничего
себе не переломал – зато без всякого злого умысла покалечил парочку
подмастерьев моего соседа, мирно сидевших во дворе. Они, со своей стороны,
собираются подать жалобу – а также выступить моими свидетелями…
– Кажется, они уже здесь, – проворчал комиссар,
прислушиваясь к шагам и голосам в прихожей.
– Тем лучше, – сказал д’Артаньян. – И вот еще
что, господин комиссар… Не скажете ли, как звали вашего почтенного отца?
– Мишель-Фредерик… А какое это имеет значение?
– Огромное! – радостно воскликнул д’Артаньян с
самым что ни на есть простецким видом. – Как только я услышал, что вас
зовут де Морней, я вспомнил… Мой батюшка в свое время, давно тому, остался
должен сорок луидоров парижскому дворянину по имени Мишель-Фредерик де Морней,
и это мучило его несказанно: ну вы же понимаете, долг чести… Когда я
отправлялся в Париж, он наказывал мне разыскать заимодавца…
– Мой отец умер пять лет назад… – в некоторой
растерянности пробормотал комиссар.
– Или его наследников, – продолжал д’Артаньян
хладнокровнейше. – И непременно вернуть старый долг. Как примерный сын и
дворянин, я обязан выполнить волю отца…
И он принялся отсчитывать золотые, выкладывая их рядками на
свободном от бумаг краю стола. Комиссар оторопело следил за ним и, наконец,
попытался слабо запротестовать:
– Отец мне никогда не упоминал о подобном долге…
– Благородному человеку не пристало кичиться однажды
оказанными благодеяниями, – с пафосом сказал д’Артаньян. – Извольте,
сударь, ровнехонько сорок луидоров, сколько и взял в долг мой батюшка лет
пятнадцать тому…
Золотые луидоры французское казначейство стало впервые
чеканить лишь три года назад – но комиссар, очень похоже, не собирался
вдаваться в такие тонкости. Сорок золотых, выложенных четырьмя аккуратными
рядами так, что они напоминали строй хорошо вымуштрованных солдат, производили
весьма приятное впечатление. Впрочем, комиссар сделал слабую попытку
запротестовать:
– Вы уверены, сударь…
– Помилуйте! – воскликнул д’Артаньян, глядя на
него невиннейшим взором. – Какие тут могут быть сомнения? Я возвращаю
отцовский долг сыну кредитора – что здесь противу дворянской чести?
Должно быть, именно его кристальной чистоты взор и убедил
комиссара, что дело пристойное и правильное. Комиссар живо выдвинул ящик стола,
горстью смахнул туда золото и сказал с видом человека, начавшего что-то такое
припоминать:
– В самом деле, в самом деле… Д’Артаньян из Беарна, ну
конечно же… Такое поведение делает вам честь, сударь, и я окончательно
убедился, что юноша вы честный, достойный уважения и доверия… Зовите ваших свидетелей!
Появились подмастерья торговца жареным мясом, числом
четверо.
Охая, кособочась и потирая кто спину, кто шею или ногу, они
гладко и красочно поведали, как мирно сидели у себя во дворе, наслаждаясь
ночной прохладой и лицезрением полной луны, – и вдруг над их головами
послышались отчаянные призывы о помощи, крики "Караул! Грабят!", а
также злодейские голоса, требовавшие немедленно отдать им все деньги и
испускавшие старинный клич рыцарей большой дороги: "Кошелек или
жизнь!". Вслед за тем буквально на голову им спрыгнул их благородный
сосед, шевалье д’Артаньян, известный всему кварталу как благонравный и тихий
молодой человек самого примерного поведения. Совершенно ясно, что это он стал
жертвой грабителей, коими предводительствовал г-н Бриквиль, опять-таки
известный всему кварталу, но с самой худшей стороны. В заключение они выразили
желание подать жалобу на увечья в адрес того же г-на Бриквиля – ведь, рассуждая
здраво, именно он послужил причиной того, что юному гвардейцу пришлось покидать
дом через окно, а не через дверь…
"Молодец, Планше, – подумал тем временем
д’Артаньян. – Отлично справился. Четыре луидора потрачены не зря…"
Судя по тому, как блистали охотничьим азартом глаза
комиссара, уже давно стряхнувшего сонную одурь, петля правосудия все теснее
стягивалась вокруг шеи незадачливого г-на Бриквиля – пока, увы, в фигуральном
смысле…
Тем временем из Шатле вернулся гонец – стражник по имени
Пуэн-Мари, запыхавшись, проскользнул в дверь и долго нашептывал что-то на ухо
своему принципалу. После чего комиссар заметно поскучнел и решительно обратился
к свидетелям:
– Ну что ж, вы пока можете идти… Да прикройте за собой
дверь поплотнее.
– Что случилось? – спросил д’Артаньян, при виде
удрученного лица комиссара исполнившись самых скверных предчувствий.
– У нашего Бриквиля есть заступники, – досадливо
сказал комиссар. – Он, конечно же, не сбежал из Шатле – оттуда, по совести
вам признаюсь, сбежать трудненько… Его выпустили вчера вечером. К Бриквилю,
оказывается, регулярно ходил в ресторан один мушкетер из роты де Тревиля, и они
приятельствовали. А у де Тревиля есть дальний родственник, советник Высшей
палаты уголовного суда, – эти магистраты, знаете ли, в последнее время
начинают пользоваться влиянием и играть роль. Бриквиль каким-то образом дал
знать приятелю, а тот, не мешкая, оповестил магистрата. Советник самолично
явился в Шатле и приказал привести к нему арестованного – на что в силу своей
должности имел полное право. Когда Бриквиля спросили, за что он арестован, тот,
прикинувшись смиренником, ответил, что всего лишь не мог терпеть, когда из него
делали рогоносца и попытался удалить из своего дома того, кто навлек на него
позор. Пребывая в крайнем расстройстве чувств, он произвел некоторый шум в
квартале, а комиссар полиции, то бишь я, вместо того, чтобы встать на сторону
правосудия, принял сторону изменницы и прелюбодея, приказал отправить его в
тюрьму, не пожелав выслушать справедливых резонов… Узнав также, что речь идет о
вас, сударь, известном своей преданностью кардиналу, родственник де Тревиля
велел выпустить Бриквиля на свободу немедленно…
– Ах ты, черт! – в сердцах воскликнул д’Артаньян.
– Я оказался в сложном положении, – доверительно
признался комиссар. – Родственник самого де Тревиля, знаете ли… И
королевский мушкетер…
– Прах меня побери, но ведь есть еще и сегодняшнее
разбойное нападение! – воскликнул д’Артаньян, не собиравшийся
отступать. – А что до де Тревиля и его родственников… У меня – а значит, и
у вас – тоже найдутся заступники!
– Кто, например? – с нескрываемой надеждой спросил
комиссар.
Интонации его голоса показали, что комиссар остается
сторонником гасконца, хотя и исполнившимся разумной осторожности.
– Ну, например, господин де Кавуа, капитан мушкетеров
кардинала. Или граф де Рошфор, конюший его высокопреосвященства, – сказал
д’Артаньян уверенно. – Могу вас заверить, что эти достойные господа,
верные слуги всемогущего министра, ни за что не дадут в обиду столь дельного и
толкового чиновника, как вы, наоборот, должным образом оценят ваше служебное
рвение и безукоризненное исполнение долга…
