Он прекрасно видел, что комиссара раздирает нешуточная
внутренняя борьба. Ему не хотелось связываться с родными влиятельного де
Тревиля – но, с другой стороны, названные гасконцем имена произвели не менее
сильное впечатление. К тому же взгляд комиссара то и дело обращался к ящику
стола, где так уютно покоились сорок луидоров прошлогоднего чекана…
– Быть может, следует послать за мадам Луизой? –
спросил д’Артаньян с таким видом, словно эта догадка осенила его только теперь
и он вовсе не посылал Планше полчаса назад с поручением еще и к Луизе, чтобы
проворный малый подробно растолковал, каких показаний ей следует держаться.
– Вы полагаете?
– Я уверен, она подтвердит мой рассказ во всех
деталях, – заверил д’Артаньян. – К тому же… Коварство этого злодея,
Бриквиля, уже не вызывает сомнений, как и его разбойничьи повадки. Боюсь, как
бы он и ей не повредил…
– Луизе? – рявкнул комиссар с таким видом, что
кое-какие подозрения д’Артаньяна вновь ожили и даже укрепились. – Ну, я
ему покажу! Я ему пропишу… итальянский манер! Ага! Слышите? Я не я буду, если
это не нашего голубчика волокут!
В самом деле, в приемную ввалилась толпа стражников, увлекая
за собой г-на Бриквиля, связанного по рукам и вдобавок обмотанного толстенной
веревкой, как болонская колбаса. Незадачливый рогоносец грозно вращал глазами,
ругался, плевался, как дикий турок, что есть мочи упирался и поносил своих
гонителей, как только мог, – но бравые стражи закона, поддавая ему тычки в
шею, одолевали как числом, так и умением.
Следом, уже самостоятельно, как и подобает пришедшей за
правосудием пострадавшей стороне, появилась очаровательная Луиза,
простоволосая, как древняя вакханка, в растерзанной одежде, с явственно
наблюдавшимся под правым глазом тем сомнительным украшением, которое ни одна
женщина не стремится добровольно заполучить.
Картина была достойна кисти великого живописца Сальватора
Розы – в тусклом свете казенных масляных плошек сверкали алебарды и шпаги
стражников, взъерошенный Бриквиль, словно только что изловленный дикий лесной
человек, нечленораздельно рычал и сверкал глазами с таким видом, словно и
вправду сожрал бы сырьем всех до единого присутствующих; распущенные волосы и
полуприкрытые корсажем прелести Луизы являли собою приятный контраст с
обшарпанными стенами, неряшливыми стражниками и монстрообразным арестантом – а
в центре с видом оскорбленной добродетели помещался д’Артаньян, воздевший очи
горе, словно христианский мученик древних веков на арене со львами.
С прискорбием стоит отметить, что гасконец ввиду неполноты
своего образования (так мы деликатно поименуем полное отсутствие такового)
вовсе не усматривал никаких ассоциаций меж происходящим и живописными полотнами
– ну, а остальные, между нами, были ему под стать…
Комиссар, видя, что ускользнувшая было дичь вновь угодила в
надежные силки, звучно откашлялся и протянул:
– Те-те-те, любезный Бриквиль… Я уж было распрощался с
надеждой увидеть вас вновь, но вы, похоже, часу прожить не можете, чтобы не
нарушить законов Французского королевства… На сей раз вы у меня так просто не
отделаетесь…
– Я?! – завопил Бриквиль, потерявший последние
остатки благоразумия. – Да это самый настоящий заговор! Вы с этим
вертопрахом определенно стакнулись! Или он вам заплатил? Это я – пострадавший,
слышите, я! Я изловил этого вот потаскуна со своей женушкой прямо в постели, и
он голышом сбежал через окно!
Д’Артаньян кротко сказал:
– Господин комиссар, я не собираюсь ничего говорить в
свою защиту… посмотрите на меня и сами решите, похож ли я на человека,
застигнутого в чьей-то там постели и голышом сбежавшего через окно… По-моему,
нисколечко.
– Да ваша одежда до сих пор валяется в моей
прихожей! – возопил Бриквиль.
– Ах, вот даже как… – скорбно вздохнул
д’Артаньян. – Вы в мое отсутствие вломились в занимаемую мною комнату,
утащили оттуда запасную мою одежду и где-то там бросили, надо полагать… Кого вы
хотели провести, глупец? Одного из лучших полицейских комиссаров Парижа?
– Вот именно, вот именно, – сказал польщенный
комиссар. – Госпожа Бриквиль, правда ли, что ваш муж с некими сообщниками
пытался ограбить вашего жильца?
– Ну конечно, сударь, – всхлипнула Луиза. –
Они бы непременно зарезали бедного господина д’Артаньяна, но он попросил у них
разрешения прочесть последнюю молитву, а сам, выйдя в другую комнату, отважно
выбросился в окно…
С точки зрения д’Артаньяна, эта ее импровизация была
совершенно ненужной деталью, но сказанного не воротишь…
– И ваш жилец был одет?
– Ну конечно же! Кто садится ужинать голым?
– Все обстоятельства не в вашу пользу, Бриквиль, –
сказал комиссар с видом проницательным и грозным. – Ваш жилец
свидетельствует против вас. Ваша жена свидетельствует против вас. Соседские
подмастерья свидетельствуют против вас. А это неспроста…
– Потому что вы все тут в сговоре! – взревел
Бриквиль. – Знаете, что мне сказала эта потаскуха, когда я ее немного
поучил по праву мужа? Что она непременно со мной разведется и выйдет замуж за
этого гвардейского хлыща! (Д’Артаньян невольно содрогнулся от страха перед
подобной перспективой.) А если для этого понадобится засадить меня в тюрьму,
сказала эта шлюха, она и засадит, поскольку вас, де Морней, с ней связывают…
Комиссар с грохотом обрушил на стол кулак, а перехвативший
его взгляд стражник проворно отвесил арестованному увесистый подзатыльник,
отчего тот замолчал, и тайны, оглашение коих, безусловно, могло нанести ущерб
отдельным представителям доблестной парижской полиции, так и остались
непроизнесенными.
– Положительно, Бриквиль, вы закоренелый
преступник, – сказал комиссар свирепо. – По-моему, вас следует
незамедлительно…
– Господин комиссар! – торопливо воззвал д’Артаньян,
вдруг сообразивший, что свобода Бриквиля и его собственная свобода оказались
причудливым образом связаны, поскольку тюремное заточение ресторатора неминуемо
влекло угрозу законного брака гасконца с Луизой. – Я вовсе не жажду ни
крови, ни мести. Господин Бриквиль, бедняга, попросту поддался соблазну, вид
золота затмил ему разум… Мало ли что в жизни случается, даже святые порой
поддавались искушению… Сдается мне, я был бы вполне удовлетворен, если бы вы
прочитали господину Бриквилю суровую нотацию и убедили его больше так не
делать… К чему лишать человека свободы, если всегда можно дать ему шанс
исправиться? Будем великодушны, как истинные христиане, простим бедняге его
невольное прегрешение…
Комиссар смотрел на гасконца хмуро и насмешливо, и у д’Артаньяна
создалось впечатление, что его видят насквозь. Простодушный полицейский –
вообще явление редкое, особенно в столице. Оставалось надеяться лишь на то, что
содержимое верхнего ящика стола сыграет свою роль.
– Ну, если подумать… – начал комиссар.
– Заклинаю вас, простите этого бедолагу! –
воскликнул д’Артаньян. – Лишь бы он сделал для себя урок на будущее…
