По комнате слоями плавал сизый дым – поскольку все трое
усердно предавались новомодной и редкостной забаве, завезенной с той стороны
океана известным путешественником Жаном Нико. Заключалась она в том, что
высушенные листья американского растения, в честь знаменитого мореплавателя
названного травой никотианой, набивались в трубку с чашечкой на конце и
поджигались тлеющим угольком, после чего смельчак втягивал дым в глотку и даже
в легкие, а потом извергал его назад, словно дракон из старинных рыцарских романов.
Многие считали эту забаву богомерзкой, и широкого распространения она пока что
не получила, но д’Артаньян, считавший своим долгом незамедлительно перенимать
все столичные новшества, уже начал ей обучаться, и с таким успехом, что почти
даже не кашлял, заглатывая никотиановый дым. Именно он, что признавалось
честной компанией, сделал недавно интересное открытие – подметил, что желание
втянуть в себя дым горящей никотианы особенно возрастает после пары бутылок
доброго вина. Шевалье де Пютанж, некогда посещавший основанный Сорбонном
университет, советовал даже сочинить об этом открытии ученый мемуар и
предъявить его профессорам, но у них как-то не доходили руки, и открытие пока
что оставалось неизвестным университетскому миру Европы…
Д’Артаньян, не теряя времени, громко потребовал от слуги
именуемый с чьей-то легкой руки "курительной трубкой" предмет, удобно
расселся в свободном кресле и принялся выпускать дым в потолок с несомненно
возросшим мастерством.
– Что Пишегрю? – спросил он непринужденно.
– Сейчас придет, – кратко ответил де Пютанж.
Д’Артаньян присмотрелся к компании и отметил, что сегодня
все трое выглядят особенно напряженными и сосредоточенными, словно охваченными
некоей общей заботой. Обдумать эти наблюдения он не успел – распахнулась
ведущая в соседнюю комнату дверь и влетел Пишегрю, гораздо более суетливый и
возбужденный, чем обычно, словно охваченная приступом бешенства капелька
"живого серебра"
[13]
. Под распахнувшимся плащом у
него д’Артаньян заметил, кроме шпаги, еще и внушительный охотничий нож с
рукоятью из оленьего рога.
– Хорошо, что вы наконец пришли, други мои, –
сказал он отрывисто. – Отойдемте в уголок…
Д’Артаньян, отложив дымящее курительное приспособление,
последовал за ним в дальний угол комнаты.
– Кажется, нам, наконец, крупно повезло,
д’Артаньян, – сказал Пишегрю лихорадочным шепотом. – Посмотрите туда…
Он на два пальца приоткрыл дверь, из которой выбежал, и
гасконец приник к ней глазом.
В соседней комнате катались по столу кости и позвякивало
золото. Двоих из четырех д’Артаньян прекрасно знал – повесы из их компании, а вот
другие были решительно незнакомы. Один выглядел совершенно незначительным, а
вот другой казался человеком незаурядным: лет тридцати, белокурый, с орлиным
носом и решительным подбородком. Оба были одеты, как богатые дворяне, но было в
них что-то неуловимо чужеземное.
– Т-с, не мешайте! – прошептал Пишегрю, когда
д’Артаньян чересчур широко приоткрыл дверь. Оттащил гасконца назад в угол и
тихонечко продолжал: – Вы слышали, что в Париж прибыли английские послы во
главе с милордом Бекингэмом, которые будут сопровождать в Англию принцессу
Генриетту Марию, невесту Карла Первого?
– Ну разумеется. По-моему, весь Париж уже об этом
знает.
– Эти двое – из посольской свиты. Оба набиты золотом,
словно маковая головка – зернышками. Англичане, люди подозрительные, боятся,
что их обворуют в гостинице, и таскают все свои денежки с собой. Клянусь
пресвятой девой, у них с собой не менее чем по тысяче пистолей на брата – по
всему видно, собрались повеселиться в Париже на славу. Но играют они по маленькой,
так, что смотреть нет никакой возможности… Вы слышите, д’Артаньян? Две тысячи
пистолей на семерых… А то и на четверых – я намерен под каким-нибудь предлогом
отослать эту троицу, – он кивнул в сторону троих курильщиков. – Все
равно от них мало толку, да и делить две тысячи на четверых гораздо проще, чем
на семерых, – это ясно для любого, кто освоил азы математики…
– Вы уверены, что нам удастся выиграть все?
– Вовсе нет, – уныло поведал Пишегрю. – Я же
говорю, что они играют по маленькой, скупердяи чертовы, ни настоящего азарта,
ни удвоения ставок… Тоска берет! При самом удачном финале у них удастся выудить
сотню пистолей, не более…
– Тогда я вас не понимаю…
– Да бросьте вы, д’Артаньян! – лихорадочно
зашептал Пишегрю. – Что тут понимать? Четверо решительных людей на многое
способны. Мы с вами находимся, слава богу, довольно далеко от Дворца
правосудия…
Тут только до д’Артаньяна начал понемногу доходить смысл
задуманного маркизом. К чести нашего гасконца стоит сказать, что все его
существо решительно возмутилось против такого.
– Черт возьми, Пишегрю! – сказал он
решительно. – Вы что, предлагаете их вульгарным образом ограбить?
– По совести говоря, я первоначально предполагал этим и
ограничиться, – признался Пишегрю, щуря глаза. – Но потом хорошенько
поразмыслил… Они не просто заезжие путешественники, а дворяне из посольства,
побегут с жалобами, непременно будет наряжено следствие, не дай господи, дойдет
до короля…
– Но тогда я решительно перестаю вас понимать…
– Да бросьте вы, д’Артаньян! – сказал Пишегрю, с
многозначительным видом тыкая его в бок. – Что тут непонятного? Надо взять
у них денежки – и сделать так, чтобы они никогда и никому не пожаловались на
этом свете…
Д’Артаньян стоял, как громом пораженный.
– Черт бы вас побрал, Пишегрю! – выдавил он наконец. –
Не только ограбление, но еще и…
– Д’Артаньян, не стройте из себя невинного дитятю!
Подумаешь, эка невидаль! Говорю вам, две тысячи пистолей на четверых! Я все
обдумал, целую ночь сидел… Этот дом построили лет триста назад, и уже в те
времена он играл примерно ту же роль, что и сейчас. В нижнем этаже и подвале
найдется немало потайных уголков, где можно надежно спрятать… так, что до
Страшного суда никто не найдет. Хозяин как-то проговорился мне под жутким
секретом, что за эти триста лет в нашем гостеприимном домике не раз случалось
подобное – и ни разу правда так и не всплыла на свет… Конечно, придется кое-чем
поделиться с хозяином и парочкой слуг…
Д’Артаньян с неудовольствием сказал:
– Хорошенькие разговоры вы ведете в доме, где из окон
фасада отчетливо видны и Гревская площадь, и Шатле…
Пишегрю хмыкнул с ухарским видом:
– То-то и оно, любезный друг, то-то и оно! Темнее всего
под пламенем свечи! Подождите минутку…
Он проворно отбежал и принялся что-то шептать на ухо
сидевшим за столом, порхал вокруг них с видом заправского демона-искусителя. Не
прошло и минуты, как все трое вскочили, отложили трубки и почти бегом покинули
комнату.
