– Сработало, – удовлетворенно хохотнул Пишегрю,
возвращаясь к д’Артаньяну. – Я им сказал, что в "Крашеной
бороде" только что остановился набитый луидорами парламентский советник из
Бордо, ярый любитель карт и костей, всякий раз оставляющий в Париже решительно
все денежки… Вот они и кинулись сломя голову, чтобы никто не опередил… Теперь
нас только четверо, – сказал он, распахнул плащ и с решительным лицом
проверил, легко ли выходит из ножен охотничий нож. – Две тысячи пистолей,
а то и больше… Лучше всего, если те наши друзья там, в комнате, затеют с ними
ссору, а мы чуть погодя ворвемся и уладим все быстренько…
– Нет уж, – твердо сказал д’Артаньян. – В
таком деле на меня не рассчитывайте.
– Черт вас побери, д’Артаньян, с ума вы сошли? Две
тысячи пистолей! И потом – это же англичане, проклятые еретики, за которых
доброму католику непременно простится сорок грехов!
– Избавьте меня от ваших планов, – сказал
д’Артаньян. – Конечно, я чувствую себя неловко оттого, что мне уже
восемнадцать лет, а я до сих пор не убил ни одного англичанина…
– Вот видите! Где вы еще, прах и преисподняя, отыщете
такой случай? Судьба нам сама посылает…
– Боюсь, любезный маркиз, мы плохо понимаем друг
друга, – сказал д’Артаньян с непреклонной решимостью. – Я имел в виду
войну или дуэль. Ни за что в жизни не стану подло убивать людей, пусть даже
англичан, ради пригоршни пистолей!
– Бросьте шутить, д’Артаньян! Время совершенно
неподходящее. Я к вам давно присматриваюсь, отваги у вас хватит на троих, а
шпагой вы владеете, как сам дьявол…
– Не спорю. Но разбойничьим ножом пользоваться не умею.
И не собираюсь учиться.
– Но, д’Артаньян…
– Я, кажется, выразился достаточно ясно? – спросил
гасконец с ледяным презрением. – Боже, как вы, оказывается, мелки и
гнусны, Пишегрю, а я-то был к вам расположен…
– Ах вы, молокосос! – вспылил Пишегрю. – Да я
вас…
Д’Артаньян отступил на шаг и положил руку на эфес шпаги:
– Ну что же, в эту игру я умею играть… Доставайте
шпагу, вы, негодяй!
Пишегрю разрывался меж д’Артаньяном и соседней комнатой, в
которой послышались громкие, возбужденные голоса. Он торопливо замахал руками,
отшатнувшись, – маркиз, как давно убедился д’Артаньян, был мужества
невеликого.
– Друг мой, друг мой, опомнитесь! – плаксивым
голосом воскликнул Пишегрю. – Умоляю, простите, если я сказал что-то
неподобающее… Я все же надеюсь убедить вас…
В соседней комнате с грохотом упало кресло. Пишегрю
распахнул дверь и кинулся туда. Д’Артаньян несколько замешкался.
– Это черт знает что такое! – кричал с английским
выговором обладатель решительного подбородка. – Ваши кости залиты свинцом!
Вы, сударь, определенно из тех, кто не надеется на фортуну и пытается ее подправить
собственными усилиями… Я достаточно ясно выразился, надеюсь?
– Сударь, вы меня оскорбили, причем смертельно! –
орал в ответ метавший кости шевалье де Эскоман (для коего такие оскорбления, по
слухам, были делом чуть ли не обыденным). – И вы мне за это ответите!
– Охотно. Где наши шпаги, Блеквуд?
– В соседней комнате, милорд… – испуганно ответил
его спутник.
– Были! – зловеще хихикая, сказал Пишегрю и, во
мгновение ока схватив обе стоявших в углу шпаги, выкинул их в окно, где они
жалобно зазвенели на брусчатке. – Мы вам сейчас покажем, английские
еретики, как оскорблять честных людей!
И он выхватил из ножен – нет, не шпагу, а охотничий нож,
широкий, с загнутым концом. Де Эскоман и его напарник проворно выхватили шпаги.
– Ах, вот так? – взревел высокий англичанин. –
Значит, это не только притон, но еще и логово убийц? Блеквуд, хватайте кресло!
Будем, черт побери, продавать наши шкуры подороже!
Однако от его спутника не было особого толку – он испуганно
отпрянул в угол с видом записного труса, бормоча:
– Попробуем как-то договориться, быть может? – и,
внезапно ринувшись к распахнутому окну, что есть мочи заорал, перевесившись
через широкий подоконник: – К оружию! Убивают! Грабят! Дозор сюда, кликните
дозор! Здесь убивают дворян из английского посольства!
Де Эскоман втащил его назад за ворот камзола, но на улице
уже начался неизбежный в таких случаях переполох – сбегались зеваки, громко
перекликаясь меж собой, а люди более степенные и законопослушные подхватили
призыв англичанина, во всю глотку кликая дозор. Ясно было, что замыслы Пишегрю
провалились.
Д’Артаньян, однако, ринулся в комнату, руководствуясь не
стремлением примкнуть к победителям, то есть к полицейским стражникам, судя по
топоту, уже сбегавшимся с трех сторон, а побуждаемый собственными представлениями
о чести – коим все происходящее здесь решительно противоречило.
В мгновение ока он уколол концом шпаги Пишегрю повыше локтя
– отчего маркиз взвыл от боли и неожиданности, выпустив нож; двумя прыжками
оказался рядом с напарником де Эскомана и выбил у него шпагу отточенным
приемом, а самого де Эскомана, упершись клинком ему в живот, заставил
попятиться. После чего произнес, обращаясь к высокому англичанину:
– Сударь, хоть вы и англичанин, но не в обычае
французских дворян завлекать кого бы то ни было в игру, чтобы потом
зарезать. – Он не без некоторой рисовки сделал изящный жест шпагой. –
Вас никто не обидит, клянусь честью.
– Очень хочется вам верить, сударь, – настороженно
произнес высокий англичанин, изготовившийся обороняться тяжелым креслом,
поскольку других предметов, пригодных на роль оружия, в комнате попросту не
имелось. – Но лица этих господ, точнее, уж простите, рожи… Эй, за спиной!
Д’Артаньян проворно обернулся, как раз вовремя: недавние
друзья собрались с духом и вновь попытались напасть. Пишегрю бесповоротно выбыл
из схватки, он стоял в углу, зажимая ладонью пораненное место (укол острием
шпаги был пустяковым, так что дело было скорее в осторожности маркиза) с видом
получившего смертельную рану воителя, готовящего для сподвижников пафосное предсмертное
слово. Однако двое остальных, немного опамятовавшись, предприняли было попытку
довести дело до конца, они надвигались с решительными лицами, но клинки в руках
явственно подрагивали: данные господа были не из завзятых бретёров…
Гасконец без труда отбил мотнувшийся в его сторону клинок,
сделал плие, как танцор, уклонился и наотмашь хлестнул де Эскомана шпагой по
лицу. Второй шулер, видя такое и слыша вопль сотоварища, предпочел отступить.
Дверь распахнулась от сильнейшего пинка, и в проеме
показались несколько грозно наклоненных алебард, за которыми маячили
исполненные охотничьего азарта физиономии стражников. Коли уж им случилось
ворваться в кварталы Веррери в достаточном количестве, они намеревались, по
лицам видно, отыграться за все предшествующие страхи, поношения и поражения.
Хорошо осведомленному об этой их привычке д’Артаньяну стало немного неуютно.
