– Это не подходит, – сказала госпожа де
Кавуа. – Тамошние студенты – не самая лучшая компания для молодого
человека в подобных обстоятельствах.
– Возле отеля Люин…
– Там очень уж близко игорный дом.
– Улица Сен-Жак, восемнадцать, неплохие комнаты…
– Кто хозяева? И кто там еще живет?
– Нотариус с супругой и дочкой девятнадцати лет…
– С дочкой? – насторожилась госпожа де
Кавуа. – Девятнадцати лет? Нет, и это не годится… Неужели все?
– Есть еще улица Могильщиков, одиннадцать. Владелец –
почтенных лет галантерейщик, его жена служит кастеляншей в гардеробе королевы…
Дочки нет, у них вообще нет детей…
– Кастелянша в гардеробе королевы… – задумчиво
повторила госпожа де Кавуа. – Наверняка пожилая особа… Что ж, это, пожалуй
что, нам подходит… Вы слышите, д’Артаньян?
– Разумеется.
– Вы все поняли? Нынче же днем вы переберетесь на улицу
Могильщиков, в дом номер одиннадцать, к… Как там его зовут, вашего галантерейщика,
Оноре?
– Бонасье, – без запинки ответил дворецкий. –
Его зовут Бонасье.
– До чего плебейская фамилия… – сказала госпожа де
Кавуа. – Однако это не имеет никакого значения. Так даже лучше. Уж
наверняка почтенная пожилая кастелянша королевы не станет для вас, милейший
д’Артаньян, очередным подводным камнем…
– Ну разумеется! – с готовностью ответил гасконец,
сразу же представивший себе старуху ханжеского вида, с четками в руках,
высохшую и неприветливую.
– В таком случае, отправляйтесь перевозить вещи.
– Непременно…
– Что же вы топчетесь?
Д’Артаньян, в тщетных попытках оттянуть неизбежное, столь
решительные перемены в жизни, крутой поворот в судьбе, осмелился даже не на
робкий протест, а на почтительное замечание:
– Название улицы, дорогая госпожа де Кавуа, очень уж
мрачное и – угнетающее…
– Ничего, вам не повредит, – безапелляционно
сказала госпожа де Кавуа. – Живут же люди даже на улице Дыбы – и не слышно
что-то, чтобы это оказалось для них каким-то зловещим предзнаменованием. Есть
вот, кстати, старинное поверье: тот, кто поселится рядом с кладбищем, будет
жить долго и счастливо.
– У нас в Беарне нет такого поверья…
– А в Париже есть. Постойте-постойте… – у госпожи
де Кавуа был вид человека, внезапно озаренного великолепной идеей. – Может
быть, вы и правы… В том смысле… А почему бы не поселить вас у нас в доме,
любезный д’Артаньян? Уж тогда вы будете у меня на глазах, и я смогу как следует
заняться вашим воспитанием. У меня на шее – шесть детей, орава бестолковых
слуг, которыми постоянно нужно руководить, да вдобавок любимый муж – но я
чувствую в себе достаточно сил и умения, чтобы заняться еще и вами…
– Уж это несомненно, – пробормотал себе под нос
гасконец.
И форменным образом затрепетал, как колеблемый ветром сухой
осенний лист. Осуществи мадам де Кавуа свое намерение, жизнь гасконца, что он
прекрасно понимал, обратилась бы в сущую каторгу, некое подобие затворничества
девиц из хороших семей, которых до совершеннолетия отдают на воспитание в
пользующиеся хорошей репутацией монастыри. Безусловно, госпожа де Кавуа
превзошла бы любую строгую аббатису…
Что хуже всего, на лице капитана де Кавуа моментально
расцвела одобрительная улыбка – как догадался тут же д’Артаньян, супруг госпожи
де Кавуа тут же сообразил, что в этом случае сам он непременно избавится от
толики бдительной опеки жены, переложенной частью на гасконца, и даже не
скрывал эгоистичной радости…
– Нет, к сожалению, не получится, – подумав,
сказала госпожа де Кавуа. – Дом у нас определенно тесноват, как ни ломаю
голову, не могу придумать, как выделить вам комнату… Придется вам все же
отправляться на улицу Могильщиков…
– Как жаль! – лицемерно воскликнул д’Артаньян,
себя не помня от радости.
В отличие от него, капитан де Кавуа огорчился непритворно.
– Да, и вот еще что, – сказала госпожа де
Кавуа. – До меня дошли слухи, что вы наравне с самыми отъявленными
парижскими повесами развлекаетесь тем, что глотаете дым этой отвратительной
американской травы, как ее там… Что за ужасное новшество! Есть в этом что-то от
козней врага рода человеческого: вспомните, кто пускает дым изо рта… То-то! И,
наконец, это вдобавок ко всему еще и портит дыхание. Луи однажды из любопытства
предался этому новомодному пороку – и я его заставила полчаса полоскать рот
ароматной кельнской водой, потому что при попытке его меня поцеловать ощутила
столь неприятное дуновение, что описать невозможно…
– Госпожа де Кавуа, – истово произнес
гасконец. – Даю вам слово дворянина, что собственными ушами слышал, как
заслуживающий всякого доверия господин де Ла Валет, недавно вернувшийся из Нового
Света, рассказывал, что дымом никотианы там дышат многие, в том числе и
духовные лица, даже один кардинал…
С типично женской логикой госпожа де Кавуа отпарировала:
– Ну и что? Духовным лицам не приходится целоваться с
женщинами – по крайней мере, так им предписано… Обещайте покончить и с этой
омерзительной привычкой, слышите?
– Обещаю, – уныло ответил д’Артаньян, готовый
принести любые обеты и даже попытаться их выполнить, лишь бы покончить, наконец,
с пребыванием в этом пыточном зале, где роль палача выполняла молодая и
очаровательная женщина, способная, пожалуй что, и впрямь руководить
каким-нибудь министерством.
– Ступайте, – смилостивилась хозяйка. – И
хорошенько зарубите себе на носу, что наблюдать за вами я буду пристально. Горе
вам, если не сдержите обещаний!
Глава 23
О том, как легко сделать счастливым бравого швейцарца
Выйдя из дома де Кавуа, д’Артаньян побрел, не разбирая
дороги, столь удрученный и подавленный, что, вполне возможно, он не обратил бы
даже никакого внимания на громкие насмешки мушкетеров короля в его адрес,
прозвучи они рядом.
В таком расстройстве чувств он оказался впервые в жизни.
Точности ради необходимо уточнить, что на главном месте, конечно, был страх – страх
лишиться пусть и скромных, но достижений, пусть и подмоченной, но репутации
победителя гвардейцев де Тревиля, покинуть Париж не по собственной воле,
вернуться в свой глухой и сонный Беарн, где, конечно же, придется столкнуться с
неприкрытыми насмешками. Люди склонны ненавидеть своих земляков, совершивших
ослепительный взлет из окраинной провинции, – но еще более яростно они
издеваются над теми, кто потерпел неудачу и вынужден был вернуться назад, в
унылую глушь…
Он нисколечко не сомневался, что госпожа де Кавуа не
колеблясь приведет при нужде свои угрозы в исполнение. Ей это, безусловно,
удастся. Ей всегда все удается. Она, наверное, единственная женщина в Париже,
не связанная с кардиналом тайными делами или романтическими узами, которую он
принимает исключительно ради удовольствия побеседовать с веселой и умной дамой…
Второй такой не было и нет. Приказ о высылке из Парижа кардинал подпишет не
колеблясь – если только не примет других, более решительных мер, оскорбленный
тем, что похождения гасконца невольно бросили тень на него и его людей.
