Однако точности ради необходимо и добавить, что страх был не
единственным чувством, терзавшим д’Артаньяна. Он был молод, не успел еще
очерстветь душой и испортиться окончательно (несмотря на все старания Пишегрю и
его банды), а потому вчерашний провинциал, воспитанный в захолустной чистоте
нравов, искренне раскаивался в том, что натворил, – а заодно и в
собственной глупости, не позволившей прежде разглядеть подлинное лицо недавних
дружков.
А в общем, именно такое сочетание глубоких чувств – страх
перед крушением всех жизненных надежд и неподдельное раскаяние – как раз и
способно оказать надлежащее действие, вразумив зарвавшегося юнца самым
убедительным и действенным образом…
– Д’Артаньян, вы что, так зазнались после очередной
победы, что не узнаете скромных друзей?
Спохватившись, гасконец поднял голову и увидел с полдюжины
своих добрых знакомых, стоявших у входа в таверну "Голова сарацина"
аккурат под потемневшей вывеской, на которой некий неизвестный художник
изобразил предмет, давший название заведению, – как уж сумел. Признанные
мастера вроде великого Леонардо или славного Джотто, безусловно, не признали бы
в безымянном творце ровню, а синьор Джорджо Вазари вряд ли включил бы его имя в
свои труды, но, по крайней мере, не стоило отрицать того безусловного факта,
что кистью трактирного живописца двигало истинное рвение, побудившее выбрать не
то что кричащие – вопящие сочетания красок, вот уже лет двадцать, несмотря на
злобное критиканство со стороны природных стихий вроде дождя и града,
поражавшее воображение прохожих.
Д’Артаньян вежливо раскланялся. Собравшиеся здесь дворяне,
несмотря на беззаветную любовь к покрытым пылью заветным бутылочкам, костям,
картам и непринужденным особам женского пола, все же были не из тех, чьего
общества госпожа де Кавуа, безусловно, не одобрила бы. Скорее уж они подходили
под определение "достойной компании", но д’Артаньян был настолько
напуган и удручен, что готов был шарахнуться даже от уличного мальчишки,
предложившего бы сыграть в камешки…
– Хорошие новости, д’Артаньян! – воскликнул усач
Бернажу, гвардеец кардинала. – На заднем дворе только что начали
разгружать повозку с испанским вином. Если поторопить слуг и кинуть им пару
ливров, уже через четверть часа расправимся с полудюжиной стеклянных испаночек.
Потом можно будет метнуть кости и отправиться к матушке Жемблу – Страатман
совершенно точно выяснил, что вчера к ней прибыли некие девочки из Тулузы…
Глядя на него с неописуемым ужасом, д’Артаньян сказал:
– Благодарю вас, Бернажу, но я не пью…
– Не – что? – воскликнул пораженный гвардеец.
– Я более не пью вина. Только воду.
– Д’Артаньян, бросьте шутить! Момент выбран самый
неудачный. Мамаша Жемблу как раз справлялась о вас, долго не видела…
Воздев глаза к небу, д’Артаньян кротко произнес:
– Господи, прости этой заблудшей женщине то, что она
вынуждена промышлять таким ремеслом…
У обступивших его приятелей лица стали понемногу
вытягиваться. Кто-то тихонько сказал:
– Как хотите, господа, а мне кажется, что он не шутит…
– Вот именно, – поддержал другой.
– Ну, а партию в кости? – не унимался Бернажу.
Положив ему руку на плечо, д’Артаньян проникновенно сказал:
– Бернажу, друг мой, откажитесь от этой пагубной
привычки, пока она вас не ввергла в геенну огненную… Враг рода человеческого не
дремлет…
– Что за черт! – воскликнул Бернажу. – Это не
д’Артаньян! Это какой-то призрак, наваждение, морок, принявший вид д’Артаньяна!
Клянусь издырявленным брюхом святого Себастьяна…
Сумеречное состояние д’Артаньяна было столь глубоким, что он
печально произнес:
– Бернажу, друг мой, вы определенно богохульствуете или
уж по крайней мере святотатствуете…
После этих слов стоявшие ближе всех к д’Артаньяну чуточку
отступили, словно опасаясь, что подозрения Бернажу справедливы и им явился
морочить голову выходец из пекла.
– Точно, призрак!
– Призраки не являются днем, Бемо… Мой дядя – аббат, уж
я-то знаю…
– Все равно, послушайте его только! Это же не
д’Артаньян, это какой-то подменыш!
– Нет, это я, собственной персоной, – сказал
д’Артаньян. – Просто-напросто я глубоко переосмыслил свою грешную жизнь и
убедился в ее глубокой порочности, а потому встал на путь праведности…
От него отступили еще дальше.
– Действительно, – сказал кто-то. – Выходит,
де Шепар был прав, когда говорил, что видел его в книжной лавке. А я не поверил
и вызвал его на дуэль. Бедняга Шепар, он напрасно получил удар шпагой в правый
бок, надо будет зайти извиниться…
– Ну да, так оно и начинается, – поддержали
его. – Сначала – книжная лавка, потом – этакие вот проповеди, а кончится
все, чего доброго, монастырем…
– Тс! – умоляюще прошептал кто-то. – Только
не вздумайте ему перечить! Показывайте, будто во всем с ним согласны! Человеку
в его состоянии опасно противоречить…
Д’Артаньян, слушавший все это со смирением пожираемого львом
древнего христианина, перевел взгляд на лейтенанта швейцарских гвардейцев
Страатмана, и его мысли вдруг приняли совершенно иное направление. Во-первых,
он вспомнил, что Страатман был завсегдатаем открытого Бриквилем кабаре – причем
привлекала его скорее очаровательная Луиза, нежели вино. Во-вторых, Страатман
был холост. В-третьих, он был мужчиной видным – бравым, румяным, усатым, ростом
едва ли не в шесть парижских футов
[18]
…
Не раздумывая, д’Артаньян крепко ухватил швейцарца за рукав
камзола и поволок за собой. Ошарашенный Страатман не сопротивлялся, скорее
всего, следуя только что прозвучавшему совету. Они удалились уже на квартал,
когда рослый лейтенант осмелился спросить:
– Д’Артаньян, друг мой, не кажется ли вам, что вы мне
сейчас оторвете рукав?
– Черт побери, тогда следуйте за мной сами!
– Куда это? – осторожно осведомился лейтенант.
Д’Артаньян остановился и повернулся к нему:
– Страатман, только не перебивайте и не пугайтесь…
Помнится, вы не раз говорили, что охотно женились бы на подходящей женщине,
располагающей кое-каким хозяйством?
– О да! – мечтательно признался лейтенант. –
В Швейцарии меня никто не ждет, любезный д’Артаньян, и возвращаться мне некуда.
У меня отложено тысячи полторы пистолей, найти бы еще милую хозяюшку…
– Вам нравится Луиза Бриквиль?
– О да! В высшей степени! Но она, как известно,
замужем…
– Она вдова со вчерашнего дня.
– Вот как? Но, насколько мне известно, вы, друг мой,
имеете честь состоять другом дома…
