– Он-то? – воскликнул д’Артаньян, развивая
успех. – Два что вы! Он, говорю вам, сам уговаривал меня рекомендовать его
вам! Вы только взгляните на него – бедняга оцепенел и онемел от радости, узнав,
что вы согласны принять его на квартиру! Ведь так, друг мой?
– О да! О да! – воскликнул швейцарец, всерьез
опасаясь получить под ребра локтем в третий раз. – Я несказанно рад, мадам
Бриквиль…
– Что ж, в таком случае я вас покидаю, – заявил
д’Артаньян и быстренько проскользнул к лестнице.
Войдя к себе, он застал Планше почти в таком же расстройстве
чувств, в каком сам пребывал совсем недавно.
– О сударь! – радостно воскликнул бедный парень,
вскакивая. – Я уж думал, долгонько вас не увижу, а то и никогда, вы, когда
уходили с теми гвардейцами, заверяли, что беспокоиться не стоит, но вид у вас
был не самый веселый… Надеюсь, все обошлось?
– Хочется верить, Планше, хочется верить… – сказал
д’Артаньян, глубоко вздыхая. – Ну-ка, быстренько собирай вещи. Слава богу,
у нас с тобой их не особенно много, так что повозка не понадобится.
– Совершенно верно, сударь, все уместится в хороший
узел… Я его без труда унесу или лучше – увезу на муле… Мы что, переезжаем?
– Вот именно.
– Позволено ли мне, сударь, узнать, куда?
– Не особенно далеко, – сказал д’Артаньян. –
На улицу Могильщиков.
– А зачем?
– Планше! – грозно нахмурился д’Артаньян. –
Хороший слуга не задает хозяину таких вопросов!
– Простите, сударь… Мне просто было интересно.
– Порой, любезный Планше, жизнь требует от нас молча
повиноваться чужим распоряжениям, – сказал д’Артаньян, смягчившись. –
Так что собирайся незамедлительно, а я пойду оседлаю коня, чтобы дело шло
быстрее…
Направляясь в конюшню, он увидел, что Луиза, стоя на том же
месте, оживленно беседует с бравым швейцарцем, – а Страатман, уже немного
освоившись, крутит усы, пожирает очаровательную хозяйку откровенными взглядами,
вообще ведет себя непринужденно. Конечно, Луиза держалась чопорно, как и
положено свежеиспеченной вдове, – но успевший ее неплохо узнать д’Артаньян
сразу определил, что гвардейский усач уже занял место в ее сердце.
Они даже не заметили д’Артаньяна, хотя он прошел буквально в
двух шагах. Простаку-швейцарцу, столь неожиданно обретшему свой матримониальный
идеал, это было простительно, но вот Луиза… Гасконец ощутил мимолетный, но
крайне болезненный сердечный укол. Он вспомнил все, происходившее меж ним и
Луизой, – и никак не мог понять, отчего она во мгновение ока стала к нему
безразлична. Это было, по его мнению, обидным и несправедливым.
В ту пору он был слишком молод и не знал еще, с какой
легкостью женщины отрекаются от былых привязанностей – молниеносно,
бесповоротно и бездумно-жестоко…
Глава 24
Письмо, которое попало не по адресу
Картину, представшую взору любого беззастенчивого зеваки,
вздумавшему бы заглянуть в распахнутое окно одной из комнат на втором этаже
дома номер одиннадцать на улице Могильщиков, иные наши читатели, уже
составившее свое мнение о д’Артаньяне, могут посчитать откровенным вымыслом
автора, – а господа Бернажу, Страатман и другие из той же компании,
наоборот, счесть вполне реальной, но свидетельствующей в первую очередь о том,
что их подозрения оказались абсолютно верными и бедняга гасконец окончательно
повредился рассудком либо твердо решил бросить военную службу и вступить в
какое-нибудь монашеское братство…
В солнечный майский день, около двух часов пополудни, кадет
роты рейтаров Королевского Дома д’Артаньян сидел у окна и читал книгу.
Именно так и обстояло, каким бы удивительным это ни показалось
кое-кому. Д’Артаньян прекрасным майским днем сидел у окна и читал книгу.
Однако, поскольку мы находимся в лучшем положении, нежели
любой прохожий, и можем заглянуть в суть вещей и явлений, следует немедленно
внести несколько немаловажных уточнений.
Во-первых, гасконец был человеком слова и свято держал
данные госпоже де Кавуа обещания. Во-вторых, книга эта представляла сбой не
ученый трактат или философические опыты господина де Монтеня – это был любимый
д’Артаньяном "Декамерон", раскрытый сейчас на том месте, где
гасконская дама силой своего остроумия превращала короля Кипра из бесхребетного
в решительного.
В-третьих, что опять-таки немаловажно, улица Могильщиков не
могла предоставить тех развлечений, к которым приохотился было д’Артаньян в
прежние дни. Как и говорила госпожа де Кавуа, это был приличный и
благонамеренный район – чересчур уж благонамеренный.
Населяли его почтенные парижские буржуа, те, кого через пару
сотен лет немцы будут именовать филистерами
[19]
. Жизнь их
напоминала движение отлаженной часовой стрелки, изо дня в день совершающей свой
нехитрый и заранее заданный путь по циферблату. Настолько, что гасконец,
проживший здесь неделю, уже мог заранее предсказать, когда появится на улице
ювелирных дел мастер Лавернь с супругой и племянницей и в какую сторону они
направятся; когда вернется домой из лавки оружейник Ремюз; когда пойдет в
трактир на углу шляпник Дакен и когда он оттуда вернется – и не ошибался ни
разу.
Помянутый трактир с отвратительным буржуазным названием
"Приют паломника" опять-таки не мог служить тем местом, где
д’Артаньян способен был найти развлечение. Побывав там однажды, он больше ни
разу не переступал порог этого заведения. Заполняли его те самые почтенные и
благонамеренные жители улицы Могильщиков, способные часами цедить стаканчик
скверного руанского вина, ведя унылые, тягучие, бесконечные и скучнейшие
разговоры о вещах прямо-таки омерзительных с точки зрения юного, энергичного
гвардейца: крестины, свадьбы, мелкие домашние заботы, цеховые дела, торговые сделки,
визиты в гости к родственникам, богомолье, варка варенья и леность слуг… Даже
сплетни у них были столь же скучные и удручающе мелкие…
Трудно поверить, но за неделю д’Артаньян не наблюдал на
улице Могильщиков ни единой дуэли, что навевало вовсе уж смертную тоску по
более оживленным улицам Парижа, на коих он пока что не рисковал появляться,
ожидая, пока забудутся иные его эскапады, невольно бросившие тень на великого
кардинала и его окружение…
Поднимая время от времени глаза от книги и бросая взгляд за
окно в тщетных надеждах узреть хоть какой-то повод для развлечения, д’Артаньян
видел Планше, стоявшего у ворот со столь же унылым лицом, какое было у его
хозяина. Бедный малый тоже отчаянно скучал на улице с печальным названием. В
ответ на расспросы д’Артаньяна он охотно поведал, что здешние слуги из
окрестных домов способны нагнать нешуточную печаль на молодого и веселого лакея
блестящего гвардейца – как и их хозяева, способны просидеть вечер за
одним-единственным стаканчиком руанской кислятины, а то и, о ужас, пикета
[20]
, историй рассказывать не умеют и слушать не любят, проказам и
ухаживанью за горничными безусловно чужды, проводят все время в бесконечном
перемывании косточек своим хозяевам… Одним словом, господин и слуга пребывали в
одинаково унылом расположении духа, нежданно-негаданно угодив в некое подобие
ада…
