Д’Артаньян спросил серьезно:
– Планше, я правильно понял? Особа, передавшая тебе
письмо, так и сказала: "Вашему господину"?
– Точно так, сударь…
– А господин у тебя один…
– Вы, сударь!
– Следовательно, – принялся размышлять вслух
д’Артаньян, – письмо это вполне может оказаться адресовано мне, ведь так,
Планше?
– Уж будьте уверены!
Д’Артаньян раздумчиво продолжал:
– И даже более того… Слова "известному лицу"
вполне могут относиться к моей персоне…
– Совершенно верно, сударь! – поддержал верный
слуга, сообразивший, что унылое прозябание на улице Могильщиков оказалось,
наконец, нарушено неким крайне интересным событием и заинтригованный не менее
своего господина. – Мой господин – вы, а Бонасье – наш домохозяин, эрго…
– Чего?
– "Эрго" – по-латыни означает
"следовательно", сударь… – пояснил Планше почтительно. –
Когда-то я, будучи мальчишкой, прислуживал на мессе нашему приходскому кюре,
вот и запомнил парочку латинских слов. Никогда не знаешь, где оно пригодится…
– Эрго! – ликующе воскликнул д’Артаньян. – Ты
кладезь мудрости, друг Планше! Вот именно: эрго! Эрго – письмо может оказаться
адресованным мне. Ну, а если все же произошла ошибка, случайность, совпадение…
Черт побери, для дворянина нет ничего унизительного в том, что он случайно
вскроет письмо, адресованное какому-то галантерейщику, вдобавок удалившемуся от
дел…
– Уж это точно, сударь! – живо поддержал Планше,
явно настроенный урвать свою малую толику от этой загадки, если хозяин
позволит. – И говорить нечего: дворянин может вскрыть хоть целую гору
писем на имя всяких там галантерейщиков и шляпников!
– Вот и я так думаю, – сказал д’Артаньян.
Он решительно вскрыл пакет. И озадаченно выругался – благо
запрета на ругательства госпожа де Кавуа на него не накладывала, как-то упустив
из виду эту мелочь…
В пакете лежал конверт, запечатанный красным сургучом с
оттиском какого-то круглого предмета – вероятнее всего, растопленный сургуч
придавили не печаткой, а чем-то вроде набалдашника дамской трости. Надпись была
сделана уже другим почерком, бисерным, определенно женским, красными чернилами:
"Господину Арамису, мушкетеру короля, в собственные руки".
– Арамису! – невольно воскликнул д’Артаньян, узрев
имя своего врага. И тут же добавил убитым голосом: – Это совершенно меняет
дело, вот именно…
– Почему, сударь?
Д’Артаньян уныло ответил:
– Видишь ли, Планше, дворянин никак не может вскрыть
письмо, адресованное другому дворянину, это решительно против чести…
Он стоял, печально глядя на конверт с красной печатью.
Письмецо жгло ему руки, он чувствовал себя, словно тот цирюльник из древней
мифологии, ненароком узнавший тайну царя, что звался, кажется, Мадрас, у него
еще были козлиные рога, что ли…
– Пожалуй, сударь…
– Черт возьми, меня так и подмывает… – горестно
сказал д’Артаньян. – Но ведь против чести!
– Сударь, – вкрадчиво сказал верный слуга. –
А не припомните ли, что произошло тогда в Менге с вашими письмами?
– А? – переспросил д’Артаньян. – Ты что
имеешь в виду, мошенник?
– Сударь, – сказал Планше с крайне лукавым
выражением лица. – Мне кажется, я только что слышал, как в вашей комнате
упала со стены шпага… По-моему, вам следует повесить ее на место – грех мне,
простолюдину, прикасаться к благородному оружию…
– Ты полагаешь? – спросил д’Артаньян.
Не раздумывая нисколечко, он оставил письмо на столе и вышел
в соседнюю комнату. Планше, разумеется, почудилось – шпага как ни в чем не
бывало висела на своем законном месте, но д’Артаньян все равно оставался в
комнате на время, достаточное кающемуся для того, чтобы прочитать "Патер
ностер" не менее полудюжины раз.
– Ах, что я наделал! – огорченно воскликнул
Планше.
Услышав это сквозь приотворенную дверь, д’Артаньян вернулся
в комнату, где его слуга сидел за столом и, держа перед глазами распечатанное
письмо, совершенно не замечая присутствия хозяина, громко и внятно читал его
вслух…
– Любезный Арамис! – старательно произносил
Планше. – Ваши отчаянные и цветистые письма, писанные столь великолепным
слогом, вызванные столь неподдельными чувствами, не могли в конце концов не
произвести впечатления на бедную глупышку, чье сердце дрогнуло и растаяло, как
воск на солнце. Шевалье, я готова ответить на высказанные вами чувства так, что
это, быть может, придется вам по душе. Мало того, мне рассказали о вашем
твердом стремлении сыграть роль в известном деле. Надеюсь, вы не станете
упрекать легкомысленную особу вроде меня за то, что она намеревается одним
выстрелом убить двух зайцев? Если нет – приходите сегодня вечером на улицу
Вожирар, дом семьдесят пять, и, когда башенные часы пробьют девять,
постучитесь. Вас будут ждать, и мы, наконец-то, увидим друг друга после столь
долгой заочной переписки. Мари.
– Черт возьми, что это ты делаешь, бездельник? – воскликнул
д’Артаньян, когда Планше, закончив читать, свернул письмо первоначальным
образом.
– Ах, это вы, сударь? Мне, право, очень неловко, что я
позволил себе подобную вольность, но любопытство было сильнее меня, и я как-то
нечаянно, неожиданно для самого себя, распечатал это самое письмецо… Каюсь,
каюсь! Можете задать мне нешуточную выволочку! Но я, в конце концов, не
дворянин, откуда мне знать правила чести…
– Когда-нибудь, мошенник ты этакий, я тебя обязательно
выдеру, если ты еще раз позволишь себе нечто подобное, – со всей потребной
для данного случая суровостью ответствовал д’Артаньян. – Твое счастье,
плут, что сейчас мне некогда… Скажи лучше, как ты собираешься исправить свой
проступок? Нужно же привести конверт в первоначальный вид…
– Будьте спокойны, сударь, приведу! – без тени
смущения воскликнул Планше. – В Ниме я водил дружбу с одним выжигой,
полицейским писцом, он меня и научил, как можно вскрыть конверт, не повредив
печати, а потом аккуратненько прилепить печать, словно так всегда и было… Вашей
милости, благородному дворянину, совершенно незачем знать эти пошлые и
вульгарные полицейские штучки, но, заверяю вас, совсем скоро письмо будет
выглядеть так, словно его и не касалась посторонняя рука…
Минут через пять д’Артаньян убедился, что Планше не соврал:
черт его знает, как он это проделал, но сургучная печать красовалась на прежнем
месте, словно ее не касались с тех пор, как отправитель запечатал конверт.
– Твое счастье, мошенник, что ты так мастерски исправил
ошибку, – сказал д’Артаньян сурово. – Подумать только: какой-то слуга
осмелился вскрыть письмо, предназначенное благородному мушкетеру короля! Молчи
об этом, как рыба, чтобы не нанести ущерба мне или себе… Понял?
