– Да, милочка?
– Не нужна ли вам исправная и работящая служанка? Или,
может, кому-то из ваших друзей?
– Что за черт? – сказал д’Артаньян. – Ты
недовольна своим нынешним местом?
– Как вам сказать… Не совсем.
"У этой девчонки еще сохранилась провинциальная
добродетель, – подумал гасконец. – Как и у меня, признаемся
втихомолку. Вот только этот беззастенчивый город прилагает все усилия, чтобы
выбить из нас обоих все, что здесь добродетелью отнюдь не считается. И что тут
прикажете делать? Как говорят в Беарне – с волками бегать, по-волчьи
выть…"
Однако ему вовсе не хотелось оставлять это юное создание в
бесцеремонных объятиях герцогини де Шеврез, хотя трудно сказать, что здесь было
от сочувствия, а что – от мужского эгоизма… Как бы там ни было, он сказал,
понизив голос:
– Вот что, милая… Приходи как-нибудь на улицу
Могильщиков, одиннадцать. Спроси слугу по имени Планше и попроси провести к
хозяину… Не обязательно называть мое имя… лучше вообще его не называть, просто
скажи Планше, чтобы проводил к своему господину, а уж я его предупрежу нынче
же…
Прелестная пикардийка вскинула на него глаза:
– Нынче вы, сударь, сдается мне, будете очень заняты
другим заботами…
С любопытством глянув на нее, д’Артаньян осведомился:
– Дитя мое, уж не хочешь ли ты сказать, что я с первой
же встречи произвел на тебя неизгладимое впечатление? Нет, это за мной водится,
конечно, чего уж там…
Длиннющие ресницы порхнули, как бабочки на цветущих лугах
Гаскони, а взгляд зеленых пикардийских глаз был определенно кокетливым:
– По-моему, вы хороший человек, сударь…
– И почему же?
– Вы не нахальничаете, вот что, – расхрабрилась
Кати. – У вас есть уважение к бедной девушке…
"Ба! – сказал себе д’Артаньян. – Уж не
втюрилось ли, вульгарно говоря, в меня это цветущее дитя Пикардии? Мелочь вроде
бы, а приятно, черт побери! Давно в меня никто не втюривался после той давней
истории с крошкой Эжени…"
– Откровенно говоря, ты мне понравилась с первого взгляда, –
сказал он, в общем, чистую правду (особенно если вспомнить, в каком виде
гасконец ее наблюдал в дырочку, чуть ли не купающаяся нимфа…).
– Вы мне тоже, сударь… – опустив глаза, созналось
юное создание. "Решено, – подумал д’Артаньян. – Нужно во что бы то
ни стало спасти это очаровательное и восторженное создание от объятий
герцогини, и как можно скорее…"
– Ты запомнила адрес?
– Конечно, сударь… Могильщиков, одиннадцать.
– Можешь быть уверена, что там тебя встретят со всем
дружелюбием, – заверил д’Артаньян, вновь привлекая ее к себе.
И тут же отпрянул, разжав объятия: в дверях показалась
очаровательная герцогиня Мари де Шеврез де Роган-Монбазон, супруга одного из
виднейших сановников королевства, подруга, наперсница и, как негаданно
оказалось, еще и любовница королевы Франции (интересно, а об этом пикантном
факте известно ли кардиналу, которому, по слухам, должно быть известно все на
этом свете и даже немножечко больше?).
Она вошла величественно, во всем блеске горделивой осанки,
молодости и красоты, подкрепленных сиянием драгоценных камней и роскошью
платья. Как ни прискорбно об этом упоминать, но при виде сей очаровательной
дамы у д’Артаньяна моментально вылетела из головы пикардийская простушка, и он
уставился на герцогиню, пораженный.
– Идите, Кати, – ангельским голосом распорядилась
герцогиня. – Итак, любезный Арамис, мы, наконец, встретились после всех
этих писем, после того, как мне все уши прожужжали о ваших пылких чувствах ко
мне… Что же вы так долго медлили, глупый? По-моему, я никогда не давала поводов
зачислять меня в монашки… Особенно когда речь идет о столь храбром, видном и
прославленном дворянине, как вы… Ну почему вы так долго медлили, гадкий?
Д’Артаньян, откашлявшись, хрипло сказал:
– Тысяча извинений, герцогиня… Королевская служба, да
вдобавок дуэли… В Париже развелось столько нахалов, что порой невозможно
спокойно пройтись по улицам – пока доберешься из Сен-Жермена в кварталы
Сен-Оноре, по пути придется проучить не одного задиру…
– Я слышала, что в последний раз вам не особенно
повезло?
– Это случайность, милая Мари, – сказал д’Артаньян
поспешно.
– Ну разумеется. Этому проклятому беарнцу попросту
повезло… Но вы его еще убьете, я не сомневаюсь!
– На части разрублю! – грозно пообещал
д’Артаньян. – И каждый кусочек проткну по отдельности!
– Странно, – сказала герцогиня в некоторой
задумчивости. – Мне вдруг показалось, что у вас у самого гасконский
выговор… Хотя вы ведь родом из Оверни?
– Из Лимузена, – браво солгал д’Артаньян, слегка
встревожившись, хотя на деле представления не имел, из каких мест происходит
этот чертов Арамис. – Наш выговор так напоминает гасконский, что путают
очень и очень многие…
– Да, должно быть… – безмятежно сказала герцогиня,
улыбаясь ему. – Я никогда не была сильна в географии и окраинных наречиях,
просто отчего-то показалось вдруг, что выговор у вас гасконский… Оставим эти
пустяки.
– Охотно, – сказал д’Артаньян, и сам страстно
желавший любой ценой увести разговор от опасной темы. – Не удручайтесь
незнанием географии, герцогиня, к чему ее знать дворянам, если есть кучера? Они
всюду довезут… Есть вещи, в коих вы несравненно более сильны…
– Вы полагаете? – прищурилась герцогиня, улыбаясь
ему нежно и загадочно, ухитряясь одновременно выглядеть наивной и искушенной
покорительницей сердец (один бог ведает, как женщинам удается эти несовместимые
крайности совмещать, но ведь удается же блестяще!). —И в чем же я сильна, по
вашему мнению?
– В несомненном искусстве одним своим появлением
разбивать сердца, – сказал д’Артаньян с воодушевлением.
Он уже совершенно успокоился – видел по поведению герцогини,
что она не узнает в нем нескладного юнца из Менга, виденного мельком, искренне
принимает за Арамиса.
– Бедный… – протянула герцогиня с видом
чрезвычайно наивным и в то же время соблазнительным. – Неужели я,
плутовка, не ведая того, разбила ваше бедное сердечко?
– С той минуты, как я увидел вас впервые…
– И где же, шевалье? Женщины – существа
впечатлительные, им приятно слышать такие подробности…
Хорошо ей было требовать! А вот д’Артаньян при всей своей
изворотливости оказался, пусть и в переносном смысле, приперт к стене: что,
если Арамис, чтоб его черти взяли, по примеру иных влюбленных в письмах к
предмету своей страсти подробнейшим образом описывал свои переживания? И
упомянул-таки, где увидел герцогиню впервые? И если сейчас д’Артаньян назовет
совершенно другое место и время…
