– А почему вы решили, что речь идет о заговоре? –
быстро спросила герцогиня.
– Да господи, я же не невинное дитя! – воскликнул
д’Артаньян. – К тому ведут все ваши намеки, недомолвки, туманные обещания
невиданного взлета…
– Надеюсь, вас не пугает слово "заговор"?
– Меня пугает одно, – сказал д’Артаньян насколько
мог убедительно. – Мое нынешнее убогое состояние.
– Вот таким вы мне нравитесь…
– Послушайте, – сказал д’Артаньян. – Это ведь
герцога Бекингэма мы проводили в Лувр?
– Допустим…
– Без всяких допущений. Я его узнал.
– Ах да, следовало предвидеть, – беззаботно
сказала герцогиня. – На улицы ведь вывели всю гвардию во время проезда
посольства, и мушкетеров в том числе… Ну и что? Вы имеете что-нибудь против
того, что наша бедняжка королева, обреченная бессильным муженьком на самое
пошлое целомудрие, немного развлечется в надежных мужских руках?
– Ну что вы…
– Вот видите. Я, особа беззастенчивая, немного
подглядела в щель меж занавесями. Могу вас заверить, что королева в данную
минуту чувствует себя превосходно, хотя кое-какие английские ухватки,
безусловно, стали для нее открытием… Ну вот и все, мы пришли.
Она повернула ручку двери и подтолкнула д’Артаньяна в
небольшую комнату, где главенствующее положение занимала огромная кровать, а на
столике красовался прекрасно сервированный ужин с фруктами и вином. У столика с
выжидательным видом стояла смазливая служанка, окинувшая д’Артаньяна столь насмешливым
и откровенным взглядом, что ему стало чуточку неловко. Он вдруг сообразил, что
роли, пожалуй что, несколько поменялись, и в роли соблазняемой провинциальной
красотки выступает он сам, а в роли предприимчивого гвардейца – очаровательная
Мари де Шеврез. Это наносило некоторый урон его мужской гордости – но, впрочем,
какая разница, ежели все происходящее не противоречит естественному ходу вещей?
О чем-то пошептавшись со служанкой, герцогиня отослала ее
небрежным мановением руки, встала у постели и обернулась к д’Артаньяну с
лукавой улыбкой на алых губках:
– Итак, шевалье?
Д’Артаньян, не вполне представляя, как ему держаться, сделал
шаг вперед и, невольно вспомнив Армана, произнес насколько мог вдохновенно:
– Мари, моя любовь к вам глубока, как…
– О господи, да бросьте вы эту чушь! – с досадой
сказала очаровательная герцогиня. – Снимайте поскорее шпагу и сбросьте ваш
дурацкий плащ! Или вы полагаете, что у меня есть время слушать сонеты,
мадригалы и прочие там элегии? Ни времени, ни желания! Ну-ка, как командуют у
вас в гвардии, раз-два!
Д’Артаньян оторопело потянул через голову перевязь со
шпагой, не сняв предварительно плаща, в результате чего полностью запутался в
одежде. Герцогиня, заливисто хохоча, помогла ему лишиться синего плаща, шпаги и
камзола, после чего, прильнув всем телом, дразнящим шепотом спросила:
– Ну что, готовы поехать в Нидерланды?
– Какие еще Нидер… – бухнул д’Артаньян и тут же
умолк, вспомнив недавнюю сцену, которой был свидетелем.
Мари де Шеврез рассмеялась еще звонче:
– Арамис, вы, право, очаровательны с вашей
простотой! – и, властно ухватив его ладонь, без церемоний указала
кратчайшую дорогу в Нидерланды. – Это и есть Нижние земли, говоря
по-французски… Вы готовы туда отправиться?
Ну разумеется, он был готов – правда, не предполагал, что
выпавшее на его долю путешествие окажется столь долгим, разносторонним и
познавательным. Можно сказать, что д’Артаньян, подобно великим путешественникам
прошлого, объездил весь белый свет. Он побывал и в Нижних землях, и в Верхних
землях, и даже, к некоторому его провинциальному изумлению, у Антиподов – а как
еще прикажете назвать в соответствии с правилами географии земли,
противостоящие Нижним? Путешествие настолько затянулось, что из упоительного,
право же, превратилось с некоторого момента в утомительное.
К тому времени, когда герцогиня смилостивилась над ним и
дала измученному путешественнику отдых, он был настолько измочален, что
втихомолку уже проклинал в душе собственную проказу, – и вытянулся без сил
рядом с обнаженной красавицей, прекрасной, как пламя и свежей, как роса.
Удивительно, но она не выказывала и тени усталости, она лежала, откинувшись на
подушки, глядя бездонными карими глазами с каким-то новым выражением.
– Мне непонятен ваш взгляд, Мари, – не выдержал в
конце концов д’Артаньян. – Неужели вы остались недовольны…
– Ну что вы, глупый! – отозвалась красавица, играя
его волосами. – Наоборот. В этой постели, уж простите за откровенность,
побывало немало надутых павлинов, изображавших из себя статуи Геракла, но на
поверку оказавшихся слабыми… А в вас, Арамис, есть что-то невероятно
первозданное, наивное… но, черт побери, сильное! Считайте, вы выдержали некое
испытание… Терпеть не могу слабых. Я сама не из слабых – во всех смыслах, не
только в этом… Обнимите меня. Вот так. Вы мне нравитесь, Арамис. В вас есть…
нечто. Вы мужчина.
"Ну вот, – подумал д’Артаньян в блаженной
усталости. – Кто знает, осталась ли бы она так довольна настоящим
Арамисом? Похоже, совесть моя чиста…"
Лежа в его усталых объятиях, герцогиня безмятежно
продолжала:
– Честно признаюсь, такой мне и нужен. Если вы будете
столь же сильны в нашем деле, я вас подниму так высоко, что вам и не снилось.
Но бойтесь дать слабину… Я не прощаю подобного.
– Интересно все же, что это за дело?
– Скоро узнаете. – Она задумчиво уставилась в потолок,
нагая, как Ева до грехопадения, ее прелестное личико, обрамленное волнами
черных вьющихся волос, стало не по-женски твердым. – Совсем скоро. Пока
вам должно быть достаточно и того, что это дело сильных. Что эти сильные сочли
вас достойным своих рядов. Что на другой стороне… о, там есть и сильные! По
крайней мере, один уж наверняка. Но над ним – опять-таки слабый и ничтожный.
Черт побери, это ведь словно о нем сложено…
Всемогущие владыки,
прежних лет оплот и слава,
короли…
И они на высшем пике
удержаться величаво
не могли.
Так уходят без возврата
восседавшие надменно
наверху.
Господина и прелата
приравняет смерть мгновенно
к пастуху…
Ее голос приобрел ту же неженскую силу, а очаровательное
лицо было исполнено столь злой решимости, что в гасконце вновь проснулись
суеверные страхи его далекой родины, и он не на шутку испугался, что лежавшая в
его объятиях нагая красавица вдруг обернется ведьмой, мороком, чем-то ужасным.
А очаровательная Мари, словно не видя его, уставясь то ли в потолок, то ли в видимые
ей одной дали, нараспев читала, словно вонзала в кого-то клинок:
