– Господа, – сказал принц Конде решительно. –
Быть может, вы перестанете упражняться в остроумии? До утра совсем близко, а
нам нужно немало обсудить…
– Да, конечно, – кивнул Гастон. – Мне просто
хотелось, чтобы шевалье немного освоился в нашем обществе и перестал
стесняться…
– По-моему, он вполне освоился. Не правда ли, шевалье?
– Да, разумеется, – сказал д’Артаньян и даже
принял позу, казавшуюся ему непринужденной и вполне соответствующей моменту.
– Мы уже успели немного поговорить, – сказала
герцогиня, положив голову на плечо д’Артаньяну. – Шевалье, как я и
предполагала, горит желанием изменить свое убогое положение… и не боится риска.
– Приятно слышать, – серьезно кивнул принц
Конде. – Именно эти побуждения и делают из людей отличных заговорщиков… К
тому же вы, дорогой Арамис, служите у де Тревиля, а значит, вам будет еще легче
принять приглашение на охоту…
– На охоту? – переспросил д’Артаньян.
– Вот именно, – сказал Гастон Анжуйский. –
Охота будет, надо вам сказать, на красного зверя, ха-ха-ха! Объяснять вам
подробно или вы проявите сообразительность? Ну-ка, шевалье, я хочу узнать,
острый ли у вас ум…
– Я, кажется, понимаю, – медленно произнес
д’Артаньян, сведя в одно все слышанные до этого намеки, кое-какие собственные
догадки и наблюдения. – Вы, господа, намерены сместить кардинала?
Принц Конде с хищной улыбкой сказал:
– Браво, шевалье! Но вы чуточку не угадали. Вернее,
остановились в своих рассуждениях на полдороге. Мы вовсе не намерены его
смещать. Мы твердо намерены его убить. Только так можно рассчитывать от него
избавиться раз и навсегда. Потому что его высокопреосвященство, надо отдать ему
должное, противник страшный. Такие люди перестают быть опасными, только
оказавшись в гробу. Все прежние попытки сместить, как вы выражаетесь, кардинала
ни к чему не привели – его величество, как всем известно, страдает
раздвоенностью натуры. С одной стороны, кардинала он ненавидит, как ребенок
ненавидит строгого ментора, с другой же – чувствует себя за спиной Ришелье так
уютно и безопасно, что никогда не отважится с ним расстаться… Я много думал над
сложившейся ситуацией и пришел к выводу, что действовать прежними методами
более нельзя. Его надо убить, черт побери! Проткнуть, как каплуна, благо многие
сделают это с превеликим удовольствием!
– Именно это я вам и пыталась втолковать чуть ли не два
года, мои прекрасные господа… – тоном уязвленного самолюбия прервала его
герцогиня.
– Мари, Мари… Ну ладно, вы были правы, вы светоч разума
и здравого рассудка, а мы с Гастоном были глупцами… Довольны вы теперь? Вот и
отлично. Итак, дорогой Арамис… Всякий заговор проходит две стадии – разговоров
и действий. Разговоры уже позади. Действия вот-вот будут предприняты. Готовы ли
вы в этом участвовать?
"Интересно, сколько я проживу, если вдруг решительно
откажусь? – подумал д’Артаньян. – Пожалуй, ровно столько времени,
сколько ему понадобится, чтобы броситься к двери и крикнуть вооруженных
сообщников, так как когда человеку предлагают участвовать в таком вот дельце,
поблизости непременно спрячут парочку вооруженных сообщников на случай
непредвиденных осложнений…"
– Господа, неужели я похож на человека, способного
упустить такой шанс?! – воскликнул он непринужденно. – Простите за
прямоту, но мы, провинциальные рубаки с пустым кошельком, просто вынуждены быть
циниками и хвататься за любую возможность… Я хорошо представляю, какие выгоды
ждут человека, оказавшегося на вашей стороне в таком вот предприятии…
– Боюсь, шевалье, вы не вполне представляете все выгоды
дружбы с нами и верного служения нам… – вкрадчиво сказал Гастон Анжуйский.
– Простите, принц? – поднял бровь д’Артаньян.
– Весь вопрос в том, насколько далеко простирается ваш
цинизм, – сказал Сын Франции с тем же коварным и хитрым выражением.
– Дьявольщина! – воскликнул д’Артаньян. – А
если я вас заверю, что он вообще не стеснен границами, рубежами и
препятствиями?
– Он мне нравится, черт возьми, – сказал принц
Конде. – Не то что все эти идеалисты, с ними вечно хлопот полон рот…
По-моему, вы можете говорить с ним откровенно, принц. Во-первых, он жаждет
сделаться персоной, а во-вторых, вне всякого сомнения, хорошо представляет, чем
для него чревата измена, так что нет нужды брать с него страшные и
прочувствованные клятвы, которые люди циничные все равно нарушают без зазрения
совести…
– Герцогиня, – в приступе внезапного озарения
произнес д’Артаньян, повернув голову так, что их лица почти
соприкасались. – Я правильно понял произнесенные вами стихи? Вы ведь не
зря упомянули, что смерть будет одинаково безжалостна и к Господину, и к
Прелату… Сдается мне, охотники не ограничатся одним зверем… Ваши замыслы
направлены гораздо дальше. Выше, я бы выразился…
– Вы видите в этом что-то пугающее? – небрежным
тоном, словно случайно положив руку на эфес шпаги, осведомился принц
Конде. – Или категорически для вас неприемлемое?
Д’Артаньян ощутил, как напряглась прильнувшая к нему
герцогиня, и понял, что настал кульминационный момент.
– Быть может, я и разочарую вас, господа, – сказал
он, – но замысел этот мне не кажется ни пугающим, ни неприемлемым, а
только лишь крайне выгодным.
Брат короля и кузен короля обменялись быстрыми взглядами,
после чего Конде медленно убрал руку с эфеса. Гасконец физически ощутил, как
ослабло витавшее в воздухе напряжение.
– Я же говорила вам, что он подходит, – сказала
герцогиня.
– Что бы мы делали без вас, Мари… – усмехнулся
герцог Анжуйский. – Дорогой Арамис, вам, как и многим провинциалам,
наверняка приходилось охотиться?
– Конечно.
– И вы разбираетесь в охотничьих собаках?
– Неплохо.
– Вы воспитываете щенков, отбираете лучших…
– Случалось не единожды.
Герцог Анжуйский прищурился:
– А случалось ли вам топить еще слепых щенков? Тех, из
кого заведомо не могло выйти никакого толку?
– Бывало, – сказал д’Артаньян.
– Собственно говоря, этим нам и предстоит заняться.
Вполне возможно, какой-нибудь чувствительной натуре утопивший хилого щенка
собачник покажется варваром и палачом – но человек понимающий-то знает, что это
делается не из склонности к мучительству, а ради улучшения породы… пожалуй что,
в интересах самого щенка, в противном случае обреченного на болезни и
прозябание…
Д’Артаньян подумал мельком, что мнением самих щенков, строго
говоря, никто никогда не интересовался. Могло оказаться, что у них имелась своя
точка зрения, решительным образом расходившаяся с намерениями владельца псарни.
Но он промолчал: как бы там ни было, в словах его собеседника был свой резон –
в доме д’Артаньяна не раз топили слабых и болезненных щенков, из которых не
могло вырасти ничего толкового, и эта печальная процедура знакома каждому
завзятому собачнику…
