– И тем не менее! Я ваш должник, шевалье! Лорд Винтер,
барон Шеффилд не бросает слов на ветер… Но, господа, пойдемте, умоляю вас! Уже
совсем светло, а вы, милорд, когда все в особняке проснутся, должны лежать в
постели, словно и не уходили никуда… Поспешим же!
– Вы правы, – с большим неудовольствием сказал
Бекингэм, которому определенно хотелось стоять на мосту, упиваться своим
триумфом и сыпать напыщенными фразами. – Высшие соображения требуют…
Он с видимой неохотой опустил крышку ларца, спрятал его под
плащ, и все трое пошли дальше. Д’Артаньяну привиделась некая грустная ирония
судьбы в том, что они и по пути в Лувр, и возвращаясь оттуда, пересекали
площадь Дофина…
[27]
Оказавшись на том месте, где д’Артаньян первый раз увидел их
ночью в сопровождении ветреной Констанции Бонасье, герцог Бекингэм решительно
сказал:
– Думаю, здесь мы и расстанемся, шевалье. Благодарю вас
за то, что сегодняшней ночью вы были для меня ангелом-хранителем…
– Не стоит благодарности, – сказал д’Артаньян с
внезапно проснувшейся в нем гасконской гордостью. – В таком предприятии,
как ваше, я всегда готов сопутствовать даже…
Он чуть не ляпнул "англичанину", но вовремя
спохватился, торопливо закончив:
– …даже злейшему врагу…
– Но мы ведь с вами не враги?
"Интересные дела! – воскликнул мысленно
д’Артаньян. – Англичанин ты или нет?" Но, обретя за последнее время
кое-какое понятие о дипломатическом искусстве, он сказал непринужденно:
– О, разумеется, мы с вами друзья, милорд!
– Когда бы вы ни вступили на английскую землю, вы
всегда найдете во мне друга и покровителя, – напыщенно произнес Бекингэм.
– Не сомневаюсь, милорд, – ответил д’Артаньян и
повернулся было, чтобы уйти.
Бекингэм задержал его:
– Минуточку, шевалье! В знак истинной дружбы примите
эту безделицу. Быть может, такой пустяк не вполне вас достоин, но у меня нет
под рукой ничего другого… Примите, не погнушайтесь!
Он снял с пальца перстень с большим алмазом и подал его
д’Артаньяну. Гасконец, поблагодарив должным образом, надел его на средний палец
правой руки. Еще один поклон – и англичане исчезли в том же проулке, откуда
появились ночью.
Д’Артаньян остался один. Первым делом он поднес к глазам
руку с неожиданным подарком – и изумился. За время парижской жизни он приобрел
кое-какие познания в драгоценных камнях и сейчас без труда определил, что столь
нежданно доставшийся ему великолепный алмаз стоит не менее тысячи пистолей. Для
бедного гасконского дворянина это был сущий клад. Даже боязно было чуточку
расхаживать по Парижу с таким сокровищем на пальце, пусть и светлым днем…
"Разрази меня гром! – растерянно подумал
д’Артаньян. – То ли его светлость герцог – законченный позер, то ли он так
богат, что не знает цены деньгам и самоцветам. Подумать только: камень в тысячу
пистолей для него – "пустячок" и "безделица"! А впрочем,
надо сказать, что для англичанина он вполне приличный человек, умеет быть
благодарным не только на словах. Черт побери, одного этого камешка было бы
достаточно, чтобы восстановить пришедшее в упадок восточное крыло Артаньяна да
еще прикупить те земли, что когда-то продали терзаемые безденежьем
Кастельморы, – пахотный клин и луга за речкой Обербуа…"
Он еще долго стоял, любуясь переливами рассветных солнечных
лучей в безукоризненных гранях алмаза, игрой крохотных радуг. Прошло довольно
много времени, прежде чем он вернулся к унылой, скучной, опасной и томительной
реальности…
– Черт меня побери со всеми потрохами! –
воскликнул он, словно бы окончательно проснувшись. – Но что же мне теперь
делать? Ведь нужно же что-то делать, и немедленно!
Слишком тяжела была ответственность, нежданно-негаданно
свалившаяся на плечи юного провинциального дворянина. Быть может, вовсе и не
было преувеличением сказать, что судьба короля и Франции вдруг оказались в
руках скромного гасконского юнца, – и эта невидимая ноша так пригибала к
земле, что колени его задрожали.
– Что же делать? – повторил он в полнейшей
растерянности. – Ну и угораздило же! Они ведь не шутят, они… они все это
будут претворять в жизнь, и очень скоро!
Он внезапно ощутил себя маленьким ребенком, потерявшимся в
огромном городе, беззащитным, слабым… Вся бравада улетучилась моментально.
Собравшись устроить веселую проказу, он неожиданно оказался среди матерых
заговорщиков, от чьих слов и решений за доброе лье несло большой кровью…
– Ну уж нет, черт возьми! – воскликнул он, ударив
кулаком о ладонь. – Мы еще посмотрим, господа, чья возьмет! Надо срочно
посоветоваться… Один ум хорошо, а два лучше…
Круто повернувшись, он со всех ног, не разбирая дороги,
побежал в обратную сторону, проскочил Новый мост, не замечая шарахавшихся от
него удивленных прохожих, чудом не угодив под колеса повозки, и, оказавшись на
улице Арбр-Сек, припустил в сторону особняка капитана де Кавуа – точности ради
нужно сказать, что он спешил найти мудрый совет и поддержку отнюдь не у капитана…
Глава 5
Д’Артаньяна принимают за другого, но сути дела это не меняет
Внезапно чья-то сильная рука форменным образом рванула
назад, остановив безумный бег, и кто-то возмущенно вскрикнул:
– Господин Торопыга, вы что, глаза забываете дома, когда
летите сломя голову?! Вы мне разорвали… вот черт! Что ж, это еще лучше, клянусь
всем моим невыплаченным жалованьем!
Опомнившись, д’Артаньян поднял глаза на человека, которому
на бегу разорвал плащ рукоятью шпаги, – и узнал Арамиса. Мушкетер с
сердитой радостью продолжал:
– Право же, лучше! Я думал, это попросту какой-то нахал
из нашей же роты, новичок, не знающий меня в лицо… Куда это вы так несетесь?
Извольте объясниться, и немедленно! Почему на вас плащ нашей роты? Как вы
вообще посмели нарядиться королевским мушкетером, ищейка вы кардинальская!
Только теперь д’Артаньян спохватился, что не снял навязанное
герцогиней де Шеврез маскарадное одеяние, синий плащ королевских
мушкетеров, – да так и несся в нем по Парижу.
Кровь бросилась ему в лицо при последних словах Арамиса, и
он надменно ответил, выпрямившись и скрестив руки на груди:
– Если вы намеревались меня оскорбить, то жестоко
ошиблись. Подобные эпитеты свидетельствуют лишь о вашей глупости.
– Неужели? – с интересом спросил Арамис, приняв
вид человека, которому больше некуда спешить. – Не будете ли так любезны
повторить?
Д’Артаньян открыл было рот… и прикусил язык. Он никак не мог
сейчас драться – когда в его руках, быть может, была жизнь короля и кардинала,
когда ставкой в игре была корона Франции, над которой неожиданно сгустилась
мрачная тень…
