– Соблаговолите назначить время и место, – сказал
он нетерпеливо. – Любые секунданты, любые условия, меня устроит все. Но
сейчас я спешу по чрезвычайно важному…
Арамис, со злым огоньком в глазах, бесцеремонно прервал:
– Вас что, необходимо оскорбить действием, трус вы
гасконский? Быть может, вы и тогда не будете драться?
Только теперь д’Артаньян в полной мере осознал, в каком
положении находился Атос тогда, в Менге. Собрав всю силу воли, он попытался
взять себя в руки, но ничего из этого не вышло – рука сама метнулась к эфесу
шпаги, и собственный голос он слышал словно бы со стороны:
– Кого это вы назвали трусом?
– Вас, милейший. Вы не только трус, но и полишинель.
Кто вам позволил напяливать плащ столь славной роты, которого вы недостойны? Да
вы невероятный нахал!
– Быть может, – ответил д’Артаньян сквозь
зубы. – Вот только не вам, господин недопеченный аббатик, учить меня
хорошим манерам.
– Как знать…
Возле них – на значительном отдалении, понятно – уже
собирались парижские зеваки, обладавшие прямо-таки мистическим чутьем на
подобные зрелища и способные безошибочным нюхом определить за безобидным вроде
бы разговором прелюдию к поединку…
– Ну так что же? – осведомился Арамис. –
Угодно вам проследовать со мною… ну, скажем, на пустырь за Люксембургским
дворцом?
– Черт побери, нет! – сказал д’Артаньян и, не
колеблясь более, обнажил шпагу. – Я спешу по невероятно важному делу, и у
меня нет времени на шутов вроде вас, несостоявшихся священников, вообразивших
себя бретёрами… Либо деритесь прямо здесь, либо проваливайте к чертовой матери,
а я вас прогоню уколами в зад!
– Здесь? – спросил Арамис, невольно оглядываясь.
В самом деле, место было выбрано не только многолюдное, но и
опасное для обоих участников дуэли – справа была церковь Сен-Жермен Локсерруа,
а справа, совсем близко, Лувр. Даже не особенно приходилось напрягать взгляд,
чтобы рассмотреть кариатиды западного крыла королевского дворца, а также
швейцарских гвардейцев у одного из входов…
– Говорю вам, у меня совершенно нет времени! –
воскликнул д’Артаньян. – Или соблаговолите назначить время и место, чтобы
мы встретились чуть попозже, или катитесь к черту!
– Здесь может быть умысел…
– Прах вас побери, не я вас остановил, а вы меня,
болван! – прямо-таки взревел д’Артаньян. – Мне и навязывать условия!
Ну? Ладно, ладно, проваливайте отсюда, аббатик, у меня нет времени, и я, чего
доброго, постараюсь вас убить моментально…
– Посмотрим, как это у вас получится! – вскричал
побледневший Арамис и тоже выхватил шпагу. – Ну, извольте!
Клинки скрестились, последовало несколько выпадов.
– Люди добрые, лопни мои глаза, это же Бутвиль! –
заорал кто-то из растущей толпы зевак. – Точно вам говорю, это сам
знаменитый Бутвиль! Кто еще способен драться возле Лувра?!
Слышавший это краем уха д’Артаньян был несказанно обрадован
репликой случайного зеваки – немалая честь быть принятым за легендарного
Франсуа де Монморанси, сеньора де Бутвиля, непревзойденного забияку, обожавшего
устраивать дуэли в самом центре Парижа в знак особого презрения к строгим
эдиктам короля и кардинала-министра! Пожалуй, даже Бутвиль до сих пор не
завязывал поединка в паре шагов от Лувра…
Но некогда было тешить самолюбие – рассерженный Арамис
напирал не на шутку… Д’Артаньян, отпрыгнув назад и вынудив противника
повернуться лицом к солнцу, а значит, оказаться в заведомо невыгодном
положении, налетел, как вихрь. Он превзошел самого себя, казалось, что в руке у
него сверкает молниями Зевса целая дюжина шпаг, – вот только гасконцу было
не до столь высокопарных сравнений, да и о Зевсе он имел самое смутное
представление все от того же недостатка образования. Он просто стремился
покончить дело как можно быстрее и с наибольшей для себя выгодой – он сейчас не
имел права оказаться убитым или раненым…
Собственно, они были не в равном положении – за Арамисом
стояли лишь его уязвленная гордость и стремление свести счеты, а вот гасконец
ощущал себя ответственным и за других, и, да простятся ему столь пафосные
мысли, за Францию…
Острие шпаги Арамиса пробило край плаща – но д’Артаньян,
молниеносно уклонившись, уже нанес удар в правую руку противника, на ладонь
повыше локтя.
Арамис, издав невольный стон, разжал пальцы, и шпага
загремела по брусчатке. Быстренько наступив на нее ногой, чтобы поединок, не
дай бог, не затянулся, – вдруг Арамис столь же ловко дерется и
левой? – д’Артаньян приставил противнику острие к груди и быстро спросил:
– Признаете себя побежденным? Ну, не тяните, мне
некогда с вами возиться! Признавайте себя побежденным или, клянусь богом…
– Признаю, – нехотя произнес Арамис, зажимая рану
левой ладонью и пошатываясь.
– Ну, то-то, – удовлетворенно вздохнул д’Артаньян,
побыстрее вкладывая свой клинок в ножны. – Вашу шпагу я, с вашего
позволения, и на этот раз прихвачу с собой, поскольку имею на это полное право.
Не волнуйтесь, она у меня будет висеть на почетном месте рядом с дюжиной
других, из которых половина когда-то принадлежала вам и вашим товарищам по
роте… Послушайте, Арамис! Откровенно вам говорю, бросьте вы эту дурную привычку
– драться со мной. Сами видите, ничего хорошего из этого не выходит – ни тогда,
в книжной лавке, ни теперь…
– Вообще-то говорят, что бог любит троицу, –
процедил Арамис, пошатываясь от потери крови, но силясь сохранить вид
несгибаемый и стоический. – Мы еще встретимся.
– Ладно, ладно, как хотите… Ну, мне пора бежать. О вас
позаботятся – тут столпилось столько народу… Вот черт!
Д’Артаньян с упавшим сердцем убедился, что бежать поздно, да
и некуда – зеваки брызнули во все стороны, словно вспугнутые воробьи, и вокруг
гасконца стало смыкаться кольцо не менее чем из двадцати стражников, низко
опустивших алебарды. Д’Артаньяну они показались ордой спятивших поваров,
накинувшихся со шпиговальными иглами на заячью тушку.
Какой-то миг он лелеял безумную надежду вооруженной рукой
пробиться сквозь сомкнувшееся кольцо, но с тяжким вздохом расстался с этой
мыслью. У стражников были алебарды немецкого образца, имевшие на навершии
длинное широкое острие размером со старинный меч. При первом же взмахе шпагой два
десятка этих жутких лезвий моментально бы превратили гасконца в то самое
подобие шпигованного зайца. Даже шпага записного храбреца бессильна против
такого количества алебард…
Благоразумно не приближаясь, держась поодаль, начальник
стражи громко распорядился:
– Шевалье, извольте немедленно…
– Ну да, ну да, – проворчал д’Артаньян. –
Отдать вам шпагу… Что еще может прийти в голову полицейским крючкам? У вас
крайне убогая фантазия, господа… Вечно одно и то же. Вот, держите обе.
Видя, что сражения не предвидится, стражники уперли алебарды
древками в землю. Д’Артаньян проводил грустным взглядом обе шпаги, свою и
трофейную, перекочевавшие от начальника стражи к какому-то вовсе уж
простоватому детине, рыжему, как Иуда. Что поделать, сопротивление было
бессмысленно, достаточно вспомнить о Карле Смелом
[28]
…
