– Как на исповеди…
– Почему – "как"? – На лице кардинала
появилась мимолетная усмешка. – Вы сами только что вспомнили, что я не
только министр, но и духовное лицо… Так вот, дорогой д’Артаньян, ничто не
мешало вам и далее оставаться в заговоре. То, что вы не Арамис, не имело
никакого значения. Предположим, им удалось бы сместить меня, заточить в
монастырь – и, несомненно, тут же убить – короля, претворить в жизнь все
задуманное… И тут выясняется, что никакой вы не Арамис, а д’Артаньян. Неужели
они прогнали бы вас и отдали все причитающиеся вам блага настоящему Арамису
только потому, что именно за него себя выдавали вы? Действовал-то человек, а не
имя! Я думаю, вас не только не прогнали бы с позором, но, наоборот, приблизили
– ведь вы показали бы себя крайне ловким человеком, какие людям вроде герцога
Анжуйского и принца Конде необходимы, и чем они бессовестнее, тем лучше. Одним
словом, то, что вы приняли на себя чужое имя, нисколько вам не помешало бы на
пути к преуспеянию. И вы не могли об этом не думать…
– Я думал, монсеньёр, – честно признался
д’Артаньян. – Примерно то же самое приходило мне в голову.
– Но вы пришли ко мне… Почему? До сих пор ничто в вашем
поведении не показывает, что вы ждете от меня золота, почестей, иной награды.
Отчего же? Простите за назойливость, но в таких делах необходима полная
ясность…
– Так просто и не объяснишь, монсеньёр, надо подумать… –
сказал д’Артаньян, ожесточенно скребя в затылке в надежде, что это старое и
испытанное средство поможет побыстрее постичь истину. – Понимаете ли… То,
что они задумали, – неправильно. Так не полагается. Это против законов
божеских и человеческих. Простите, что я подхожу с нашими провинциальными
мерками, но это все равно, как если бы я или кто-то из моих братьев, устав
дожидаться наследства, заточил отца в подвале… И потом… Знаете, я до того, как
выбрался из захолустья, плохо представлял себе, что такое государство. Мне
казалось, что жизнь в нем налаживается сама собой, что страна живет, будто
ручей течет – по проторенному руслу… Ну вот, а потом я немного присмотрелся.
Оказалось, государством необходимо управлять, словно нашей рейтарской ротой. И
очень много тут зависит от того, какой командир. У плохого не будет порядка,
шеренги не научатся держать строй, каптенармус пропьет доверенное ему
имущество, солдаты разболтаются… А у хорошего командира – о, у него наоборот.
Так вот, сдается мне, вы – хороший командир. У Франции не было денег – вы
наполнили казну. У Франции не было флота – вы его создали. В провинциях власть
сеньоров была выше любого закона – уж я-то знаю, кое-кто из наших родственников
и знакомых оттого и пострадал, что они были правы, но бедны, а сеньоры тех
земель – неправы, но сильны… Вы назначили в провинции интендантов и
губернаторов, которые приструнили самодуров… И, наконец, вы – сущий гасконец,
монсеньёр! Вас ненавидит столько влиятельных и могущественных особ, против вас
плетут столько козней и заговоров – а вы невозмутимо возвышаетесь, как утес, о
который разбиваются волны! Это совершенно по-гасконски! Пусть даже весь мир
идет войной – плечо вперед, навстречу пулям!
– Иными словами, я – образец добродетели? – с
тонкой усмешкой закончил за него Ришелье.
– Ну что вы, монсеньёр! – с тем же простодушием
воскликнул д’Артаньян. – Есть кое-что, чего я не могу понять и принять,
хоть в Бастилию сажайте… Ну как это можно, простите на дерзком слове, запрещать
дуэли? Дворянин и дуэль – это… это… это нечто изначальное, как небо над
головой! Черт побери, если так пойдет и дальше, то… Мне поневоле приходят в
голову вовсе уж идиотские, ни с чем не сообразные вещи… Если так и дальше
пойдет, чего доброго, дворяне когда-нибудь будут ходить без шпаг, а если их
обидят, они побегут к судейским с жалобой… Видите, какая чушь лезет в голову!
Нет, с дуэлями вы определенно дали маху…
Он спохватился и умолк, страшась собственной дерзости.
Однако кардинал задумчиво смотрел на него без видимых признаков гнева.
– Любезный д’Артаньян, – сказал он мягко. –
Известно ли вам, например, сколько дворян погибло от дуэлей в царствование
Генриха Четвертого?
– Ну, человек двести… Или целых триста…
– Четыре тысячи.
– Черт побери меня… о, простите, монсеньёр! А тут нет
никакой ошибки?
– Нет. Разве что число преуменьшено. Оно впечатляет?
– Да конечно, ясное дело… – протянул д’Артаньян
растерянно. – И все же дуэль есть дуэль, испокон веку так заведено…
Он чуть-чуть не ляпнул: "Но вы-то, монсеньёр, вы-то
ничего не имеете против, когда ваши мушкетеры задают трепку королевским!"
– но вовремя опомнился. У всякой непринужденной беседы есть свои границы, в
особенности если ваш собеседник – лицо, обладающее большей властью, чем сам
король…
– Итак… – задумчиво сказал Ришелье. – Вы
сделали выбор меж мною и теми господами…
– Так уж получилось, монсеньёр. Случайно… а может, и не
случайно. Вы знаете, меня по-доброму принимали в доме капитана де Кавуа – а
граф Рошфор выручил из нешуточной передряги, когда неисчислимые толпы
неотесанного мужичья набросились на меня с лопатами и вилами… Я вдруг понял:
все те, кого я уважаю, кому обязан, находятся по одну сторону, а эти господа –
по другую… Вот так я и оказался на кардинальской службе…
– Прекрасно, что вы сами это признали, не дожидаясь
моего предложения, – сказал кардинал. – Правда, у вас еще есть
возможность отказаться. Прежде всего потому, что люди на моей службе далеко не
всегда сходятся в честном бою с противником. Увы, моя служба – это еще и
лицедейство, коварство, игра, притворство, чужая личина… Насколько было бы
просто, наступай наши враги открыто, со шпагами наголо… К сожалению, чаще всего
обстоит как раз наоборот. Подумайте хорошенько, если вы ищете моей службы.
Кое-что может показаться вам несовместимым с дворянской честью…
– А мне наплевать, – упрямо сказал
д’Артаньян. – Мы, гасконцы, не любим шараханий в симпатиях и антипатиях…
да и потом, вы, монсеньёр, надо полагать, не заставите своих слуг губить
хорошего человека… А там, бог даст, выдастся и случай позвенеть шпагой.
– Он может настать быстрее, чем вы думаете, –
сказал Ришелье. – Видите карту?
– Это, по-моему, Ла-Рошель…
– Именно. Но у гугенотов в руках не одна Ла-Рошель.
Катр, Мильго, Прива, Але, Андюз – во всех этих превращенных в крепости городах,
исконно французских, французский король, посмотрим правде в глаза, совершенно
не волен распоряжаться. Чем и пользуются враги. Английское золото потоком течет
в ту же Ла-Рошель… – Бледное лицо кардинала на миг исказилось гримасой
непритворного гнева. – Видит бог, с этим необходимо покончить… Гугеноты –
вечный источник раздора. Бедненькие, ущемляемые гугеноты… До сих пор, через
полвека, слышен плач по безвинным гугенотам, убитым в Варфоломеевскую
ночь, – и мало кто помнит, что сами гугеноты до того трижды устраивали
резню католиков, не щадя ни старых, ни малых… Да и Варфоломеевская ночь… Вам
известно, что это гугеноты готовили заговор с целью убить короля и захватить
власть?
