Впрочем, справедливости ради д’Артаньян признавал за здешней
страной и ее обитателями и кое-какие положительные стороны. Вино тут было
отличное, пиво неплохое, девицы, как прошлой ночью выяснилось, не ломаки и
недорогие, а, кроме того, курение травы никотианы в Нидерландах процветало
несказанно. Чем д’Артаньян пользовался беззастенчиво – ведь госпожа де Кавуа
вовсе не брала с него клятвы не заниматься этим в Нидерландах, все запреты
касались исключительно Франции…
Дым стоял в зале, словно над артиллерийскими редутами.
Достаточно было поманить услужающего и согласно лексикону той эпохи
распорядиться: "Любезный, я хочу испить трубочку никотианы!", как
тебе мгновенно доставляли заказанное. Д’Артаньян, торчавший тут уже три дня,
успел узнать, что в здешних домах обустроены особые комнаты, куда хозяйка
сгоняет всех курильщиков, а иные невесты, выходя замуж, требуют внести в
брачный контракт пункт, согласно которому будущий супруг никогда не будет пить
в доме никотиану, или тобакко, как здесь еще называют американскую траву.
Еще одно несомненное достоинство – тут каждый второй говорил
по-французски, что очень облегчало жизнь "шевалье де Лэгу". Увы, в
настоящий миг ему казалось, что трехдневному безделью пришел конец, и на
горизонте обозначилась несомненная опасность…
Д’Артаньян давно уже приглядывался к столику в углу, где
сидел молодой, не старше его самого, человек в скромной одежде и, то и дело
бросая на гасконца – именно на него, никаких сомнений! – пристальные,
пытливые взгляды, что-то упорно царапал на листе желтоватой бумаги новомодным
приспособлением под названием карандаш.
Это продолжалось уже довольно долго, и д’Артаньян всерьез
стал подозревать, что имеет дело со шпионом, беззастенчиво, в открытую
записывавшим какие-то свои наблюдения. Вполне возможно, что уже вскрылась
история с фальшивым Арамисом, и за д’Артаньяном следили агенты
заговорщиков, – то-то три дня никто не дает о себе знать…
"Может, выманить его под благовидным предлогом на
улицу, завести в темный уголок и проткнуть шпагой? – по-деловому размышлял
д’Артаньян. – Пока-то хватятся… А труп, пожалуй что, можно скинуть в
канал. В городе, где на каждом шагу текут каналы, словно нарочно созданные для
утопления убранных с пути шпионов, грех не использовать такую возможность…
Точно, шпион. И вон тот капуцин с нахлобученным на нос капюшоном, что второй
час сидит над стаканом вина, тоже выглядит крайне подозрительно – где это
видано, где это слыхано, чтобы монах цедил жалкий стаканчик вина битый час?! Да
настоящий монастырский житель обязан за это время с парой кувшинов управиться!
И это шпион, ясное дело!"
Он пытался, как мог, угомонить разошедшуюся фантазию, но
ничего не удавалось с собой поделать, – как всякому новичку тайной войны,
ему повсюду мерещились шпионы, в невероятных количествах сновавшие вокруг. Все
подмеченные жесты казались тайными знаками, а невинные реплики окружающих –
исполненными двойного смысла. Рошфор, наскоро объяснивший ему кое-какие
ухватки, которыми должен владеть опытный лазутчик, как раз и предостерегал от
подобных крайностей, но сейчас д’Артаньян, удрученный, раздосадованный и
удивленный тем, что за три дня никто к нему так и не подошел, не назвал пароля
и не показал монету, особым образом продырявленную и изрезанную, сидел, как на
шильях…
И он в конце концов не выдержал – отложив погасшую трубку,
встал, направился прямехонько к юноше с бумагой и, остановившись над ним в
вызывающей позе, решительно спросил:
– Эй вы, что это вы там пишете? И почему при этом глаз
с меня не сводите?
Юноша, испуганно подняв на него глаза, сконфузился – тоже,
надо полагать, начинающий лазутчик вроде самого д’Артаньяна, лицом владеть не
умеет…
– Видите ли, сударь, я…
Он окончательно смешался и, замолчав, показал д’Артаньяну
лист, на котором был изображен какой-то очень знакомый человек, ну просто
близко знакомый…
– Черт меня раздери со всеми потрохами! – сказал
д’Артаньян, сразу позабыв о прежних подозрениях. – Так вы что же это,
сударь, меня изобразили? Ну в самом деле, это же я самый! То-то мне сразу стало
казаться, что я уже где-то видел эту рожу! В зеркале, вот где! Нет,
положительно, это я!
– Именно так, сударь, – чуть осмелев, сказал
молодой человек. – Понимаете ли, у меня нет денег, чтобы нанять натурщика…
– Кого-кого?
– Такого человека, который дает рисовать себя за
деньги… Здешний хозяин мой дальний родственник, и он великодушно позволяет
рисовать посетителей… Вы, надеюсь, не имеете ничего против?
– А с чего вдруг? – изумился д’Артаньян. –
Это мне даже интересно, меня отроду не рисовали, даже в тюрьмах ограничивались
тем, что описывали внешность своим корявым полицейским наречием…
– Неужели вы сидели в тюрьмах, сударь?
– А как же! – гордо сказал д’Артаньян. –
Законы у нас во Франции, друг мой… – тут в нем взыграл патриотизм, и он
резко изменил тон, – то есть законы у нас лучшие в Европе, если не считать
эдиктов о дуэлях. Можете себе представить, незнакомец: не успеешь проткнуть
шпагой какого-нибудь нахала на парижской улице, как тебя тут же хватают и
волокут в тюрьму! Но не на того напали, да будет вам известно! Д’Ар…
Арамиса, – торопливо поправился он, – голыми руками не возьмешь! Как
приволокут, так и отпустят! Послушайте, а что это за шлем вы у меня на голове
нарисовали? Вы, вообще-то, мастер, это видно, но у нас во Франции таких шлемов
в войсках не водится…
– Это древнеримский шлем, сударь… – робко пояснил
юноша.
– Древнеримский?
– Ну да. Уж простите за такую вольность… Но лицо у вас
столь решительное, профиль так резко очерченный, что вы мне показались
форменным древнеримским воином… Если вас это оскорбляет…
– Да ну, отнюдь! – запротестовал
д’Артаньян. – Наоборот, в этом определенно что-то есть… Многие, дамы
особенно, отмечали в моем лице эту вот решительность, но я и не подозревал, что
она древнеримская. Черт возьми, я уважаю древнеримских воинов! Они были
неплохие вояки! Особенно этот, как его, Мурлыций, который всем побежденным
врагам отрубал левые руки, за что его и прозвали Мурлыций Сцевола, то бишь
Левша…
[31]
И еще Щипион Африканский, получивший это имя за то,
что молодецкими ударами щепил щиты врагов вдребезги!
[32]
Читал
я про них, как же!
– Значит, сходство несомненное? – с надеждой
спросил молодой человек.
– А как же! – заверил д’Артаньян. – Уж
себя-то я сразу узнаю! Эй, а что это у вас на столе жалкий стаканчик пива? Так
не пойдет, не пойдет! Эй, господин услужающий! Перенесите-ка сюда с моего стола
все, что там есть, да принесите господину живописцу того же самого, я за все
плачу! Значит, вы изволите быть живописцем?
