– Есть особые чернила, которые, после того как ими напишут
письмо, высыхают и делаются невидимыми. Иные из них проявляются под
воздействием огня… но не в нашем, сдается мне, случае. Ничего, попробуем
луковый отвар…
Он аккуратно разложил лист на столе и принялся осторожно
капать на него содержимым одной из склянок. Без всякого видимого результата.
Точно так же не оказали никакого действия и жидкости из других сосудов, всех до
единого. Наблюдая за бесплодными усилиями Рошфора, д’Артаньян все сильнее
склонялся к мысли, что его самым коварным образом провели.
Однако граф не походил на проигравшего.
– Одно из двух, – сказал он задумчиво. – Либо
буквально за последнюю неделю выдумали какое-то новое хитрое средство, что
маловероятно, либо остался верный, испытанный метод, который я специально
оставил напоследок, сейчас вы сами поймете, почему… Вы себя, часом, не относите
к неженкам?
– Да нет, я бы не сказал… А чего мне ждать?
– Серьезного испытания для вашего носа, – с
ухмылкой сказал Рошфор, направляясь в дальний угол чердака.
Он принес оттуда полную самых обычных яиц корзинку и две
миски. В одну, пошире и пониже, положил письмо, тщательно расправив лист, во
вторую, повыше и пообъемистее, разбил первое яйцо…
Д’Артаньян поневоле шарахнулся, зажимая нос, – от яйца
шибануло невыносимым смрадом.
– Шерт побери, – прогнусавил гасконец, по-прежнему
зажимая нос двумя пальцами. – Оно ше тухлое!
– Тухлейшее! Как и все остальные! – весело
подтвердил Рошфор, крутя носом и морщась, но не прекращая своего
занятия. – Между прочим, это и есть самое трудное – раздобыть дюжины три
на совесть протухших яиц. Крайне своеобразный товар, его обычно незамедлительно
выкидывают в отхожие ямы… Но старина Корнелиус постарался на совесть. Какова
вонища, а? Шибает, как из пушки!
– Сачем? – осведомился д’Артаньян, не решаясь
отойти, чтобы не пропустить что-то интересное.
– Зачем непременно тухлые? Боюсь, я не смогу ответить,
потому что сам не знаю толком. Тут нужно быть ученым химиком… Мне, в конце
концов, важно не научное объяснение, а результат. Что до результата, он всегда
одинаков: в тухлых яйцах содержится некое вещество, определенным образом
действующее на определенный вид тайных чернил. Вот и все. Если нам повезет…
Высоко поддернув манжеты, он с безмятежным видом принялся
тщательно размешивать содержимое миски длинной деревянной палочкой, отчего
чердак заполнился столь невыносимым зловонием, что д’Артаньян едва не кинулся
опрометью прочь, но героическим усилием справился с собой, любопытство
пересилило брезгливость, и он даже придвинулся вплотную к столу.
– Ну вот… – сказал Рошфор. – Думаю,
достаточно…
С загадочным видом фокусника он поднял обеими руками миску и
осторожно стал лить ее содержимое в другую, стараясь равномерно распределить
клейкую омерзительную массу по всей поверхности бумаги. Д’Артаньян, вытянув шею
и уставясь через его плечо, даже убрал пальцы от носа, кое-как смирившись с
запахом.
– Пресвятая дева! – вскричал он, старательно,
размашисто перекрестившись. – Честное слово, граф, это сущее колдовство!
На листе стали понемногу проступать некие знаки, становясь
все четче, все темнее, все разборчивее…
– Это не колдовство, а всего-навсего наука, –
сказал Рошфор убедительно. – Как видите, иногда и от господ ученых бывает
польза – не все из них, как выяснилось, занимаются отвлеченными высокими
материями, неприменимыми в реальной жизни…
– Черт меня побери со всеми потрохами! –
воскликнул д’Артаньян, но, присмотревшись, продолжил упавшим голосом: – Ну и
что? Увидеть-то мы увидели это ваше тайное письмо, но его же нельзя прочитать.
Тут какая-то каббалистика. Так и знал, что не обошлось без нечистой силы, у
меня давненько были предчувствия, что добром дело не кончится, еще когда
собирался в эту еретическую страну. Они тут все колдуны, вкупе с нашими
заговорщиками…
Действительно, там не было привычных букв, пусть даже
складывавшихся бы в слова чужого, незнакомого гасконцу языка, – лист
покрывали аккуратные ряды цифр и каких-то загадочных значков, твердо
сочетавшихся для д’Артаньяна с чернокнижием и прочим письменным колдовством.
– Успокойтесь, – усмехнулся Рошфор. – Письмо
попросту написано шифром. Неужели вы ничего не слышали про шифр?
– Ах, вот оно что… – пристыженно улыбнулся
д’Артаньян. – Слышал, конечно, доводилось. Но я думал, шифр… это что-то
такое… а он, оказывается, этакий… Но тут же ничего невозможно понять!
– По моему глубокому убеждению, на свете есть только
одна вещь, которую невозможно понять, – сказал Рошфор. – Ход мыслей
женщины и ее сердце. Все остальное пониманию поддается, пусть порой и с
великими трудами. Что написал один человек, другой всегда сумеет прочитать.
– Так читайте же!
– Дорогой д’Артаньян, мне лестно, что вы столь высокого
мнения о моих способностях, но сейчас и я бессилен. Ничего, мы преодолеем и эту
трудность… А пока давайте сюда остальные листы. Вряд ли наши друзья из
"Зеленого дракона" были столь изощренны, что каждое из полудюжины
писем писали разными чернилами. Если первое поддалось тухлому яйцу, разумно
предположить… Ну да, так и есть!
Как тут же убедился д’Артаньян, остальные письма
представляли собой ту же смесь цифр с каббалистическими знаками. Рошфор
тщательно прополоскал их в ушате с водой, но запах все равно чувствовался.
Покосившись на крутившего носом гасконца, Рошфор усмехнулся, спрятал листы себе
за пазуху и взял свой могучий пастыр-ский посох.
– Пойдемте. Попробуем разгрызть этот орешек… а заодно и
познакомитесь с крайне примечательной личностью.
Они вышли на улицу и минут пять петляли по узеньким улочкам,
удалившись от канала, зато выйдя к другому, почти совершеннейшему близнецу
первого, – та же застоявшаяся темная вода, дуновение сырости, шаткие
деревянные мостки, парочка отрешенных от всего сущего рыбаков, замерших над
удочками…
На сей раз, выйдя к небольшому узкому домику с островерхой
крышей, Рошфор постучал медным дверным молотком. Им открыла старуха, столь
полно отвечавшая представлениям гасконцев о ночных ведьмах, что д’Артаньян
добросовестно повторил про себя молитву, – лицо старой карги сморщенное,
как печеное яблоко, крючковатый нос смыкается с крючковатым подбородком,
дружелюбная улыбка обнажает парочку желтых зубов, ухитрившихся пережить всех
своих собратьев…
Однако Рошфор вошел без малейших колебаний. Вздохнув,
гасконец последовал за ним по привычному уже лабиринту лестниц, лестничек и
крутых ступенек в недра домика – пока они не добрались до обширной комнаты.
Точнее, некогда обширной. Сейчас чуть ли не все свободное
пространство занимали толстенные фолианты и груды исписанной бумаги, лежавшие
штабелями, кучами, чуть ли не достигавшими потолка, грозившими ежеминутно
рассыпаться от легкого прикосновения локтем и рухнуть на голову неосторожному
гостю, погребя его, словно снежная лавина в горах Беарна. В полной мере
осознавая эту угрозу, д’Артаньян остановился на пороге, не решаясь двинуться с
места без долгой предварительной рекогносцировки. Рошфор же уверенно направился
в глубины бумажных лабиринтов. Впрочем, и он, откинув капюшон, зорко следил,
чтобы ненароком не задеть книжно-бумажные стены и не погибнуть столь
унизительной для дворянина смертью – от удара по макушке увесистыми томами…
