– Вы убедились, господа мои? Странно, что не заметили
раньше столь очевидного сходства…
– Это так неожиданно… – произнес старший бальи.
– Да уж, я думаю, – сказал д’Артаньян, возвращаясь
к столу и бесцеремонно усаживаясь в одно из кресел. – Вы тоже можете
сесть, господа, давайте без церемоний… Как вы, должно быть, прекрасно
понимаете, я – незаконный сын. Истина требует уточнить, что подобных сыновей у
моего великого отца было, как вам, должно быть, известно, превеликое множество…
но разве это, черт побери, что-либо меняет? Коли в моих жилах течет та же кровь
великого короля, что и у раззаконнейших сыновей! Не законный, но родной!
Батюшка меня любил по-настоящему, я помню его ласковые руки и орлиный взор…
– Значит, вы изволите быть протестантом? – осторожно
спросил старший бальи, уже совершенно переменившись в лице, – он явно не
представлял себе, как держаться со столь неожиданным визитером и что в таком
случае следует предпринять.
– Ну конечно, я же говорил, – сказал д’Артаньян
уверенно. – Я вырос в… в Лимузене, в старинной и знатной гугенотской
семье, мы, бывало, за стол не садились, не оплевав предварительно портрет
римского папы…
Зарываться, конечно, не следовало – в глазах обоих его
пленителей еще присутствовало некоторое сомнение. Эти двое – не чета
простодушному трактирщику из Менга, полиция везде одинакова, и глупцы там
попадаются крайне редко. Что бы придумать такое, чтобы уж совершенно поразить
их воображение? Ага!
– Во время своих путешествий я частенько встречался с
самозванцами самого разного пошиба, господа, – признался он
доверительно. – И вынес одно твердое убеждение: всякий раз они сводили
дело к тому, что вымогали деньги у городских властей. Позвольте вас заверить,
что у меня нет и не было подобных намерений – по которым сразу и изобличают
самозванцев. Наоборот, я прибыл сюда, чтобы устроить одно очень серьезное
предприятие, о сути которого позвольте уж пока умолчать… но одно могу вам
сказать: Нидерланды от этого только разбогатеют. Не желаете ли убедиться?
Он с самым небрежным видом вытянул из кармана тяжеленный
кошелек, полученный от Винтера, чье содержимое пока что сохранялось в целости,
развязал тесемочки и наклонил замшевый мешок над столешницей.
Золотой поток хлынул на нее, издавая самый приятный на свете
звон. Двойные испанские пистоли громоздились на потемневшей доске стола
живописно и крайне внушительно. Пара монет сорвалась со стола, покатилась по
полу. Краем глаза д’Артаньян подметил, что младший бальи проворненько придавил
их подошвой сапога – и тут же уставился в потолок с наивно-безразличным видом,
словно и не было у него под ногой золотых кругляшей. Старший этого не заметил –
он таращился выпученными глазами на груду золота с тоскливо-жадным выражением
голодного кота, отделенного от миски с густыми сливками толстым непреодолимым
стеклом…
– А вы говорите – испанский шпион… – сказал
д’Артаньян прямо-таки покровительственно. – Ну посудите сами: какой шпион,
даже самый важный, будет располагать такими суммами? Позвольте вас
отблагодарить за гостеприимство и доброе отношение, любезный господин бальи.
Пожалуй, мой венценосный родитель вел бы себя на моем месте вот так…
И с этими словами он небрежно зачерпнул золото горстью,
сколько в руку влезло (но помня о том, что эти деньги предназначались отцу на
расширение хозяйства, постарался все же особо не увлекаться), и с
величественным видом, присущим царственным особам, протянул руку через стол.
Старший бальи повел себя молодцом – без малейших колебаний,
отнекиваний и ложной скромности он вытянул сложенные ковшиком ладони, принял
золото и уставился на него, едва ли не облизываясь. Подчиненный завистливо
взирал на него – но с этим д’Артаньян вовсе не собирался делиться, хватит с
него и того, что ногой прикрыл.
С самым недвусмысленным видом показывая, что его щедрость не
безгранична, он собрал золото в кошелек, тщательно завязал его и отправил в
карман. Сказал доверительно:
– Вы знаете, господа, меня форменным образом преследует
один иезуит, переодетый простым слугой, строит всякие козни, пытается погубить…
Типичная иезуитская рожа: бледная, вытянутая, словно хлебнул полведра уксуса,
вид постный и весь какой-то ханжеский, словно его уже записали в святые…
– Он мне сразу показался подозрительным! – выпалил
младший бальи. – В самом деле, вылитый иезуит…
Начальник метнул в его сторону предостерегающий взгляд и,
покачивая ладонями с позванивавшим в них золотом, льстиво улыбнулся
д’Артаньяну:
– В самом деле, сдается мне, что произошло досадное
недоразумение, простите великодушно, ваша милость.
"Точно, – подумал д’Артаньян. – У них ничего
больше нет, кроме нашептываний скотины Гримо, донесшего на мнимого испанского
шпиона. Атос и его слуга здесь, конечно же, неофициальным образом, они сами не
располагают крепкой заручкой в этом городе… А впрочем, сам Атос вряд ли пошел
бы на такой подлый ход, надо отдать ему должное, он известен как человек,
всегда следующий правилам чести. Это Гримо постарался…"
Старший бальи медоточивым голосом продолжал:
– Я рад слышать, что вы намерены пополнить
нидерландскую казну. Вот только это чересчур уж растяжимое понятие –
нидерландская казна, обезличенное, что ли… Здесь, в славном городе Зюдердаме,
тоже есть городская казна, и она, признаюсь, не особенно полна… Налоги
собираются неаккуратно, расходы превышают воображение, торговля захирела, а
мореплавание не приносит прежнего дохода…
"Положительно, ему мало, – моментально догадался
д’Артаньян. – Не очень уж и тонко намекает…"
