Ублюдок, имевший наглость появиться так не вовремя, тоже назвал констеблю свое имя — купец из-под Манчестера, гостивший в Лондоне со своей младшей сестрой. Лахли хотелось выхватить из кармана кастет и размозжить его дурацкий череп. Вместо этого он тихо покинул докторский коттедж, пока констебль узнавал, как связаться с родными Джеймса Стивена. Единственное, что его утешало, так это то, что Стивен вряд ли имел шансы выжить. И уж наверняка, даже если он останется в живых, он не вспомнит, что сбивший его удар был умышленным. Историю происшедшего ему расскажут констебль, сельский врач, даже его собственная семья. И если Стивен выживет…
Что ж, даже тогда оставались еще способы устранения проблемы.
Впрочем, всему свое время, а пока Джон Лахли повернул своего коня в сторону пристани, чтобы вернуться в Лондон, обдумывая проблему, связанную с Полли Николз.
Так и не найдя однозначного решения, он вернулся домой и обнаружил там письмо, отправленное из Уайтчепла, Лондон, с Ливерпульского вокзала.
«Дражайший д-р Лахли. Каких потрясающих результатов Вы добились! Многие из мучивших меня синдромов значительно ослабли со времени моего посещения Вашей клиники в прошлую пятницу. Я чувствую себя сильнее и крепче, чем когда-либо за последние месяцы. Однако меня все еще беспокоят зуд в руках и сильная головная боль. Надеюсь, Вы будете так добры, что согласитесь принять меня еще раз? Уверен, Вы способны помочь мне более, чем любой другой врач в мире. Поскольку я скоро возвращаюсь по делам в Лондон, с Вашей стороны было бы очень любезно включить меня в список своих пациентов на ближайшие дни. С нетерпением буду ожидать Вашего ответа. Пишите мне, пожалуйста, на Уайтчепльский почтамт, до востребования.
Джеймс Мейбрик, эсквайр».
Некоторое время Джон Лахли молча смотрел на подпись. Потом на лице его заиграла легкая улыбка. Джеймс Мейбрик, убийца, торговец хлопком из Ливерпуля… С замечательным, собственноручно написанным дневником, со столь же восхитительным признанием в убийстве. И не простом убийстве, но убийстве шлюхи, черт подери, совершенном мужчиной, у которого имелись все основания ненавидеть проституток! Мейбрик не был евреем; в нем вообще не было ничего иностранного. Но если Лахли удастся завербовать Мейбрика для этой охоты на Полли Николз, у свидетелей появятся уже два описания для полиции, что запутает дело и собьет констеблей со следа Лахли. Да, черт подери, Мейбрик — именно то, что ему нужно!
Все оказалось так просто, что он едва не рассмеялся вслух. Видит Бог, он сегодня же встретится с этим типом в Уайтчепле, загипнотизирует его и направит кипящую в нем жажду крови в нужное русло, превратит его в идеальную машину убийства, в оружие, которое он, Лахли, сможет направлять на любую угодную ему цель. А дневник послужит гарантией того, что тот окончит свою жизнь в петле. Лахли хихикнул и выбросил из головы все свои сокрушения по поводу неудачи с наставником принца. Он заставит Мейбрика запечатлеть в дневнике мельчайшие подробности убийства Полли Николз, но при этом вставит ему в голову месмерический предохранитель, который не даст ему упомянуть в своем дневнике его имя.
Черт подрал, да этот Мейбрик просто дар небесный, настоящее сокровище!
Впрочем, когда он принялся прикидывать, как ему лучше всего использовать Мейбрика, размеры угрозы, которую представляла собой Полли Николз, снова испортили ему настроение. Черт, эта сучка Николз владела письмами достаточно долго, чтобы найти кого-нибудь, способного перевести эти чертовы бумажки на английский. Он должен действовать быстро, в этом нет сомнения. Сегодня же ночью. Он не может рисковать, откладывая это.
Лахли выдвинул ящик стола и достал из него перо, бумагу и несколько почтовых марок достоинством в пенни. Потом составил письмо своему одурманенному мышьяком приятелю-купцу:
«Дорогой сэр!
Я буду рад возможности продолжить Ваше лечение. Для меня большая честь то, что Вы доверяете мне Ваше здоровье. Убежден, что смогу сделать из Вас совершенно нового человека. Будьте добры, навестите меня сегодня в моей клинике на Кливленд-стрит в восемь вечера. Если Вы по каким-либо причинам не в состоянии нанести этот визит, известите меня телеграммой, и мы назначим время, устраивающее нас обоих».
Он сам отнес письмо и опустил его в ящик, чтобы быть уверенным в том, что оно поспеет на почтамт Ливерпульского вокзала в Уайтчепле к пятичасовой доставке — расстояние не превышало нескольких миль, а Лондон давно уже являлся объектом зависти всей Европы в том, что касалось почтовой связи. Выемка писем из ящиков осуществлялась несколько раз в день, так что доставка занимала каких-то несколько часов. Лахли улыбнулся сам себе и, беззаботно насвистывая, зашагал вдоль выстроившихся по Кливленд-стрит особняков модных художников. Они придавали улице стиль и респектабельность, достичь которых другие, менее почтенные обитатели ее не могли и надеяться. Живописцам покровительствовали богатые и влиятельные мира сего, которые заказывали им полотна для своих домов, портреты жен и любовниц. Считалось престижным быть увековеченным кистью талантливого художника вроде Уолтера Сиккерта или несравненного Валлона, за холст которого лорд Солсбери, нынешний премьер-министр, недавно заплатил умопомрачительную сумму в пятьсот фунтов — возможно, потому, что в процесс создания его были вовлечены и члены его семьи.
Джон Лахли выбрал местом для своего дома Кливленд-стрит, поскольку улица ассоциировалась с миром модных художников. Здесь врач-месмерист мог представляться своей клиентуре образцом респектабельности — на фоне остальных, несколько богемных обитателей квартала. Лахли прекрасно понимал, что в более престижном окружении вроде Белгрейвии его бы считали чужим. Поэтому он поселился на Кливленд-стрит, несмотря на репутацию двух-трех расположенных здесь заведений — как раз таких, которые привлекали людей с запросами Эдди. Именно здесь, на Кливленд-стрит, познакомился он со славным принцем Альбертом Виктором Кристианом Эдуардом и сумел обернуть это знакомство себе на пользу. Его выбор уже начал приносить неплохие дивиденды.
Все, что ему нужно было сейчас, — это защитить свои вклады.
Полли Николз еще не знала этого, но жить ей осталось меньше дня. Лахли надеялся, что она проведет это время в свое удовольствие. Во всяком случае, он твердо решил сполна насладиться ее расплатой. Он ускорил шаг — ему не терпелось опустить письмо в ящик, начав тем самым действовать. Из Джеймса Мейбрика получится идеальное оружие. Право же, он может даже оставить Мейбрику нож после того, как он, Джон Лахли, удовлетворит свой гнев.
Он рассмеялся и с трудом сдержался, чтобы не поцеловать зажатое в обтянутой перчаткой руке письмо.
«Сегодня же ночью, — пообещал он Полли Николз. — Мы познакомимся сегодня же ночью».
* * *
Когда Марго добралась наконец до сектора отправки Британских Врат, Вокзал Виктория приобрел вид бродячего цирка, собравшегося сниматься с места для переезда в другой город. Ни в Общем зале, ни на выходящих в него галереях не было видно ни одного свободного столика — что там столика, на галереях и балконах можно было только стоять. Впрочем, может, это было и к лучшему: добавьте к стоявшим на галереях толпам еще несколько человек, и они вполне могут обрушиться под собственным весом.
