— Небольшой костерчик, — сказал Келли.
— Думаешь, он в самом деле так и приехал из Нью Йорка, как
рассказал нам? — спросила Джоан.
— Не знаю.
Лично я не видел никакой разницы в том, так он приехал, как
рассказал нам, или не так, из Нью-Йорка или откуда-нибудь еще. Когда мы
натолкнулись на него, он сидел за рулем огромного роскошного «Линкольна» и
что-то бессвязно бормотал, мало чего, по-видимому, понимая. Его голова
раздулась до размеров футбольного мяча, а шея напротив, была тоненькой как
сосиска. На коленях у него лежал путеводитель, почему-то вверх ногами. Видимо,
ему было все равно. Мы вытащили его из машины, связали веревкой, нашедшейся у
него в багажнике, втащили на самый высокий холм около пляжа и сожгли там. Он
сказал, что его зовут Элвин Сэкхейм и все время, как в бреду, звал свою бабушку.
Он даже Сюзи принял за свою бабушку. Ее это очень развеселило. Бог ее знает,
почему. У нее какое-то очень необычное, мягко выражаясь, чувство юмора. Вы бы
знали, какие странные вещи могут порой рассмешить ее.
Сжечь его предложил Кори, и это не было шуткой. Учась в
колледже, он прочел массу книг по колдовству и черной магии и, отведя нас в
темноту за «Линкольном» Элвина Сэкхейма, он сказал нам шепотом, что если мы
принесем жертву темным силам, то, может быть, духи защитят нас от А6.
Конечно, никто из нас не поверил сначала во все это, но
постепенно разговор становился все серьезнее и серьезнее. Для нас это было по
меньшей мере дико, но в конце концов мы решились и сделали это. Мы привязали
его к штативу, на котором был раньше наблюдательный бинокль, в который, если
опустить десятицентовик, можно было увидеть в ясную погоду практически весь
Портленд. Проверив, достаточно ли крепко он привязан, мы разошлись в разные
стороны в поисках сухих веток или дров, как дети, играющие в новую игру. Все
это время Элвин Сэкхейм почти безжизненно болтался там, где мы его оставили,
уронив голову на грудь и невнятно бормоча что-то своей воображаемой бабушке.
Глаза Сюзи ярко горели, как у какой-нибудь ведьмы во время шабаша, грудь сильно
вздымалась от учащенного взволнованного дыхания. Все происходившее ей явно
нравилось. Когда в поисках дров мы спустились в небольшую ложбинку за холмом,
она подошла ко мне и, обняв, крепко поцеловала в губы. Ее губы были покрыты
толстым слоем помады и поэтому ее поцелуй был похож скорее на прикосновение
чего-то очень жирного и сального с приторным слащавым запахом.
Я с очень недовольным видом оттолкнул ее в сторону, и она
начала с тех пор дуться на меня.
Набрав достаточное количество сухих веток и досок, мы
вернулись наверх и обложили ими Элвина Сэкхейма до пояса. Нидлз крутанул
колесико своего «Зиппо» и костер стал быстро разгораться, даже бумаги не
понадобились. Сэкхейм закричал почему-то только после того, как огонь коснулся
волос на его голове. Запах поплыл как от свежеприготовленной китайской свинины.
— Дай мне сигарету, Берни, — попросил Нидлз. — Сзади тебя, в
машине, у заднего стекла пачек, наверное, пятнадцать валяется.
— Идти не хочется, — проговорил он с какой-тo странной
улыбкой и прихлопнул комара на руке.
Я дал ему сигарету и присел на песок. Мы с Сюзи встретили
Нидлза в Портленде. Он сидел на бордюре перед зданием театра и играл Лидбелли
на старой большой гибсоновской гитаре. Гитара была настолько дорогой, что у
нас, почему-то, не возникло никаких сомнений в том, что он просто стащил ее
где-нибудь. Звуки гитары неслись вдоль всей Конгресс-стрит, как будто он играл
в концертном зале.
Сюзи, наконец, добрела до навеса, все еще не в силах
отдышаться оттого, что пробежала несколько метров.
— Ты мерзавец, Берни, — пропыхтела она, плюхнувшись в песок.
— Ну, Сюзи. Давай-ка смени пластинку. Эта у тебя что-то
совсем заедает.
— Подонок! Сукин сын безмозглый! БАРАН!
— Исчезни, — тихо сказал я, — или в глаз получишь.
Сомневаешься?
Она снова заплакала. Нюни она распускать любила. Может быть,
даже больше всего на свете. К этому времени подошел Кори. Он попытался
успокоить ее, положив ей руку на плечо, но получил в ответ сильный удар локтем
прямо между ног. Прошипев сквозь зубы какое-то самое сильное, наверное, его
ругательство, он скрючился и отошел в сторону и, в конце концов, красноречиво
плюнул в ее сторону.
— Я УБЬЮ ТЕБЯ! — взвизгнула она и бросилась вдруг на него,
молотя по воздуху руками, как ДВУМЯ пропеллерами. Кори от удивления несколько
раз хлопну глазами и, чуть не упав, бросился наутек, держась руками за свой
самый важный орган. Разъяренная Сюзи неслась за ним во всю прыть, препотешно
тряся своим жирным задом и истерично выкрикивая самые разнообразные
ругательства и проклятия. Нидлз запрокинул голову и громко расхохотался. Шум
прибоя почти заглушал звуки радиоприемника.
Келли и Джоан куда-то исчезли. Повертев головой, я увидел,
что они ушли уже далеко вдоль берега по самой кромке воды. Идут себе в
обнимочку и не видят всего этого цирка. Они выглядели так, как будто только что
сошли с рекламного плаката какого-нибудь туристического агентства — ПОСЕТИТЕ
УДИВИТЕЛЬНУЮ СЕЙНТ-ЛОРКУ. Ну прямо точь-в-точь. Они действительно здорово
смотрелись, просто позавидовать можно.
— Берни?
— Что? — отозвался я. Я как раз вспоминал в тот момент, как
Нидлз чиркнул своей зажигалкой и поднес огонек к сухим веткам у ног того
бедняги, совсем как средневековый палач во времена инквизиции или какой-нибудь
звероподобный неандерталец.
— У меня начинается, — тихо проговорил он.
— Да? — я быстро посмотрел на него. — Ты уверен
— Конечно уверен. Голова болит, желудок. Мочеиспускание тоже
болезненное.
— Может, это просто Гонконгский грипп. У Сюзи о уже был и
прошел. Правда, с осложнением на мозг, -усмехнулся я. Это было еще в
университете, где-то за неделю до его закрытия и приблизительно за месяц до,
того, как человеческие тела начали вывозить за город грузовиками и закапывать в
огромные могилы с помощью экскаваторов и бульдозеров.
— Смотри, — сказал он и, широко раскрыв рот, зажег перед ним
зажигалку, чтобы было виднее. Я приподнялся и отчетливо разглядел первые
грязно-серые пятна на его языке и слизистой горла, первые признаки опухания.
Да, это был А6… никаких сомнений.
— Действительно, — констатировал я и без того очевидный
факт.
— Но я не так уж плохо себя, вообще-то, чувствую, — сказал
он. — По крайней мере внушаю себе это и не раскисаю… Признайся, ты ведь очень
много и часто о нем думаешь.
— Вовсе нет, — соврал я.
— Думаешь… Как и тот парень. Ты тоже думаешь об этом, мне
можешь не рассказывать. А что касается того бедолаги, то я считаю, что мы даже
лучше ему сделали. А он даже и не понял, наверное, ничего.
