— Понял.
— Не важно, — пожал он плечами и повернулся к морю. Мы молча
курили и смотрели на волны, с шумом выкатывавшиеся на песок и с шипением
скатывавшиеся обратно. Все-таки, это не миновало Нидлза. Я сразу стал
воспринимать все окружающее как-то по-другому. Был уже конец августа. Через
пару недель уже, может быть, начнутся первые заморозки. Самое время перебраться
куда-нибудь потеплее, под хорошую крышу с теплым очагом. Зима. К Рождеству,
может быть, никого из нас уже не останется в живых. Может быть, все мы будем
лежать и разлагаться в какой-нибудь гостиной чьего-то заброшенного дома, а
приемник Кори будет еще какое-то время продолжать тихо работать, стоя на
журнальном столике или книжной полке, если радиостанции к тому времени будут
еще работать. Через никому не нужные уже занавески будет пробиваться слабый зимний
свет.
Мое воображение нарисовало все это настолько ярко и
явственно, что я передернул плечами. Не стоит думать о зиме в августе.
— Вот видишь? — рассмеялся Нидлз. — Ты ДУМАЕШЬ об этом.
Что мог я ему возразить? Я только поднялся на ноги и сказал:
— Пойду поищу Сюзи.
— Может быть, мы последние люди на земле, Берни. Ты не думал
еще об этом?
В бледном лунном свете он сам выглядел наполовину
покойником: черные круги под глазами на осунувшемся лице с обостренными
чертами, мертвенно-бледные тонких пальцы как кости…
Я подошел к воде и пристально посмотрел вдоль прибрежной
линии в одну и в другую стороны, но не увидел ничего, кроме пустынного пляжа и
черных волн с аккуратными белыми гребешками пены. Шум прибоя превратился уже в
настоящий грохот, который сотрясал казалось, всю землю. Я закрыл глаза и
ввинтился в песок голыми пятками. Песок был прохладным, влажным и очень
плотным. А если мы действительно последние люди на Земле, тогда что? Оставалось
надеяться только на то, что к утру мои мысли будут не такими мрачными.
Тут я увидел Сюзи и Кори. Сюзи восседала на Кори, как на
диком мустанге, брыкающемся, возмущенно трясущем головой и разбрызгивающем
пену. Оба были мокрыми от пота. Я не спеша подошел к ним и столкнул ее с
бедного Кори ногой. Освобожденный Кори быстро вскочил с четверенек и отбежал в
сторону.
— Я НЕНАВИЖУ ТЕБЯ! — заорала Сюзи, разинув при этом свою
пасть так, как будто хотела проглотить меня. Пасть эта была как вход в комнату
смеха. Когда я был малышом, мама часто водила меня в Гаррисоновский парк, где
была очень любимая мною комната смеха с кривыми зеркалами. На фасаде этого
здания вокруг вход ной двери было нарисовано огромное лицо весело смеющегося
клоуна, а дверь была как раз как бы его ртом.
— Ну, давай, вставай, — протянул я ей руку. 0на недоверчиво
взялась за нее и поднялась. Вся она была в налипшем на мокрую одежду и кожу
песке.
— Как ты посмел ударить меня?! Как ты мог… — Да ну тебя, —
попытался я оборвать ее, но остановить ее просто как проигрыватель было
невозможно, пока это самой ей не надоедало.
Мы медленно побрели по песку к остальной компании. Они уже
подходили к небольшому домику недалеко от пляжа. В нем, конечно, никого не
было. В домике было всего четыре кровати, причем одна из них — двуспальная, но
для одного из нас места все равно не хватало. Нидлз великодушно объявил, что
будет спать на полу. Его, похоже, начинало одолевать безразличие ко всему.
В домике кроме жилых помещений, находившихся на верхнем
этаже, была еще и небольшая лавка, располагавшаяся внизу. Все было покрыто уже
довольно заметным слоем пыли. Решив посмотреть, что нам может пригодиться, я
спустился в лавку. На полках лежало множество хлопчатобумажных футболок с
надписью «ЭНСОН БИЧ» и трехцветным морским пейзажем на груди, дешевенькие
медные браслеты, которые сияют как золотые при покупке, но начинают зеленеть
уже на следующий день, яркие и тоже дешевые сережки из какого-то светлого
металла, волейбольные мячи, безвкусно раскрашенные фарфоровые статуэтки,
изображающие мадонну с младенцем, полиэтиленовые пакеты с забавной надписью
«ВОТ, ЖЕНА, КУПИЛ ТЕБЕ ПОДАРОК», бенгальские огни к Четвертому июля, который,
похоже, никто и никогда праздновать уже не будет, пляжные полотенца и покрывала
с изображениями роскошных девиц в бикини в окружении названий различных
знаменитых курортов, среди которых ярче всего выделялась, конечно, надпись
ЭНСОН БИЧ, воздушные шарики, женские купальники и мужские плавки чуть ли не
всех оттенков радуги и прочая ерунда. По всему полу были разбросаны чьи-то
визитные карточки. В углу был небольшой бар с зазывающей вывеской ОТВЕДАЙТЕ
НАШИХ УСТРИЦ.
Я часто приезжал в Энсон Бич, когда учился в высшей школе. В
последний раз это было за семь лет до А6, я приезжал тогда с девушкой по имени
Морин. Это была высокая и очень красивая девушка. Чаще всего она надевала на
пляж свой любимый купальник — розовый, а я шутил по этому поводу, что
купальника совсем не видно, а если приглядеться то выглядит он как нижнее
белье. Мы любили выходить на дощатый причал и подолгу смотреть на океан,
забитый лучами яркого солнца. Под босыми ногами доски причала были почти
нестерпимо-горячими, но нам это все равно очень нравилось и мы так ни разу и не
отведали ИХ УСТРИЦ.
— Что ты там высматриваешь?
— Да так просто, смотрю, что может пригодиться.
Ночью мне приснился кошмарный сон с участием Элвина
Сэкхейма, и я проснулся весь в холодном поту. Он сидел за рулем своего
сверкающего желтого «Линкольна» и, уставившись куда-то в пространство
остекленевшими глазами, о чем-то разговаривал со своей бабушкой. Но страшным
было не это. Самым страшным было то, что это был не просто Элвин Сэкхейм. Это
был обгоревший зловонный труп Элвина Сэкхейма. Он все говорил и говорил, а я
все никак не мог проснуться и чуть не задохнулся во сне от жуткого зловония,
исходившего от него.
Сюзи спала совершенно спокойно, неуклюже раскидав во сне
ноги. На моих часах было без десяти четыре утра, но они остановились. На улице
было еще темно. На море было сильное волнение, и волны разбивались о берег с
невероятным грохотом. На самом деле была уже четверть пятого, и скоро должен
был начаться рассвет. Я вылез из постели, подошел к балконной двери и распахнул
ее. Мое разгоряченное тело приятно обдуло прохладным свежим ветром с моря.
Все-таки, несмотря ни на что, я не хотел умирать.
Я спустился в лавку и нашел там, подсвечивая себе огоньком
зажигалки, четыре упаковки пива «Буд» и несколько больших картонных коробок с
самыми разнообразными сигаретами. Пиво было теплым, поскольку электричества не
было и холодильник поэтому не работал Я не отношусь к любителям теплого пива.
Пиво есть пиво, а настоящее пиво должно быть холодным. Выбирать, однако, не
приходилось. Я взял пачку сигарет и, выйдя на крыльцо, уселся на каменные
ступеньки. Открыв банку, я сделал несколько больших глотков.
Ветер с океана уже почти высушил мою кожу от противного
липкого пота, и я почувствовал, как начинаю сходить с ума от мыслей о том, что
я сижу вот здесь и пью пиво, а практически все остальное человечество уже
погибло. Уничтожено. Не ядерным или каким-нибудь биологическим оружием. ПРОСТО
ГРИПП. У меня появилось желание поставить огромную мемориальную доску в память
о себе где-нибудь на Бонневильском соляном озере, например. Из бронзы. И чтобы
ее хорошо было видно издалека. И большими буквами на ней: ПРОСТО ГРИПП.
