Так вот, однажды Тимми принес своему папаше целый ящик пива
«Голден лайт», не зная о том, что практически все, по-видимому, банки в этом
ящике, были подвержены действию именно таких злокачественных бактерий. Мальчик
уселся за уроки, а Ричи размеренно, банка за банкой, поглощал принесенное пиво,
вливая его в себя как в бездонную бочку.
Через некоторое время парнишка, закончив приготовление
уроков на следующий школьный день, уже собирался идти спать, как вдруг услышал
рассерженный голос отца:
— Черт побери, не может быть!
— Что случилось, папа?! — испуганно спросил Тимми, чувствуя
неладное.
— Да это пиво, что ты принес! — рыкнул Ричи. — Ни разу в
жизни не пил ничего более мерзкого!
Любой здравомыслящий человек сразу же задаст удивленный
вопрос: «Зачем же он пил это пиво, если оно было таким отвратительным на вкус?»
Но удивительно это только для тех, кто не знает, как Ричи Гринэдайн пьет пиво.
Однажды я был свидетелем того, как один такой же вот несведущий матрос из
Монпельера поспорил с ним на двадцать долларов, наивно утверждая, что Ричи не
сможет выпить залпом двадцать пол-литровых бутылок пива, делая между каждой
паузу не более, чем в семь секунд. Своих денег он, конечно, лишился, да еще за
пиво пришлось платить. Так что, я думаю, что Ричи влил в себя не одну и не две,
а гораздо больше банок того отвратительного пива, прежде чем до него дошло, в
чем дело.
— Меня сейчас вырвет, — простонал Ричи и его вывернуло прямо
на пол, после чего он схватился за голову и шатающейся походкой скрылся за
дверью своей комнаты. В этот день на этом все закончилось.
Тимми подошел к валявшимся на полу пустым банкам из-под пива
и осторожно понюхал их. Запах, по его словам, был просто жутким. Это был
настоящий трупный лапах, а на внутренних стенках банок он увидел отвратительный
и довольно толстый налет какой-то непонятной слизи серого цвета. С перепугу или
нет, но Тимми показалось, что этот налет едва заметно шевелится…
Пару дней спустя Тимми, вернувшись из школы, застал отца
неподвижно сидящим перед телевизором и угрюмо смотрящим какую-то
послеполуденную мыльную оперу.
Тимми показалось подозрительным то, что отец даже не
повернул голову, услышав, как он хлопнул дверью.
— Что-нибудь случилось, папа?
— Нет, — мрачно ответил Ричи каким-то не своим голосом. —
Просто сижу и смотрю телевизор. Похоже, я уже никуда не пойду сегодня — что-то
неважно себя чувствую.
Тимми включил свет и тут же услышал резкий окрик отца:
— Какого черта! Немедленно выключи этот проклятый свет!
Тимми, конечно, сразу же его выключил, не спрашивая, как же
он будет учить уроки в темноте. Когда Ричи был не в настроении, его вообще
лучше было ни о чем не спрашивать и обходить стороной.
— И сходи купи мне ящик пива, — буркнул Ричи, не поворачивая
головы. — Деньги на столе.
Когда парнишка вернулся с пивом, уже опустились сумерки, а в
комнате было и подавно темно. Телевизор был выключен. Не было видно почти
ничего кроме едва угадывавшегося на фоне окна кресла с грузно сидящим в нем,
подобно каменной глыбе, отцом.
Мальчик, зная о том, что отец не любит слишком холодного
пива, поставил его не в холодильник, а на стол. Оказавшись таким образом
поближе к креслу, в котором он сидел, Тимми почувствовал странный запах
гниения. Запах этот был похожим на тот, как если бы он исходил от оставленного
на несколько дней открытым и покрывающегося липкой зловонной плесенью сыра.
Мальчику было хорошо известно, что отец его никогда не отличался особенной
чистоплотностью, но даже учитывая это, запах был слишком резким, сильным и
необычным. Тимми показалось это странным, но он, все же, ушел в свою комнату,
запер дверь и принялся учить уроки, а некоторое время спустя услышал, как
телевизор заработал снова и как чавкнула первая за этот вечер открываемая отцом
банка пива.
Все то же самое повторялось каждый день в течение двух
недель или около того. Утром мальчик просыпался, шел в школу, а когда
возвращался обратно, заставал сидящего в неизменной позе перед телевизором
отца, а на столе его уже ждали деньги, на которые он должен был купить ему
пива.
Зловоние в их доме становилось тем временем все более и
более отвратительным. Ричи никогда не проветривал комнат, не позволяя сыну даже
раздвинуть шторы, не говоря уже о том, чтобы приоткрыть хотя бы одну форточку.
У него началось что-то вроде светобоязни и с каждым днем он становился все
раздражительнее и раздражительнее. Где-то в середине ноября он вдруг заявил,
что ему режет глаза свет, выбивающийся из-под щели комнаты Тимми, когда он учил
там уроки. Заниматься дома Тимми уже не мог и после занятий в школе, купив отцу
пива, ему приходилось идти заниматься домой к своему другу.
Вернувшись однажды из школы, было уже около четырех часов
дня и начинало смеркаться. Тимми вдруг услышал сильно изменившийся голос отца:
«Включи свет».
Мальчик включил свет и увидел, что Ричи сидит в кресле, с
ног до головы завернувшись в шерстяное одеяло.
«Смотри», — сказал Ричи и вытащил одну руку из под одеяла.
Рукой, однако, назвать это было очень трудно.
«ЭТО БЫЛО ЧТО-ТО СЕРОЕ», — единственное, что мог сообщить
мальчик Генри срывающимся от страха и слез голосом, — «ЭТО БЫЛО СОВСЕМ НЕ
ПОХОЖЕ НА РУКУ — КАКАЯ-ТО СПЛОШНАЯ ОПУХОЛЬ, СЕРАЯ И СКОЛЬЗКАЯ».
Судя по рассказу мальчика, Ричи начал как бы заживо разлагаться.
Тимми, конечно, был насмерть перепуган, но, все-таки, нашел
в себе силы, чтобы спросить: «Папа, что с тобой случилось?»
«Я не знаю», — ответил Ричи, — «но мне совсем не больно.
Скорее, даже… приятно».
«Я схожу за доктором Уэстфэйлом», — сказал Тимми и бросился
к выходу.
Услышав эти слова, Ричи дико задрожал под покрывавшим его
одеялом всем телом и выкрикнул булькающим голосом: «Не смей! Остановись! Если
ты сделаешь еще хоть один шаг, я прикоснусь к тебе и с тобой случится то же
самое, что и со мной!» С этими словами он сдернул одеяло с головы.
К этому моменту рассказа мы уже были на перекрестке улиц
Харлоу и Кев-стрит. Мне показалось, что с тех пор, как мы вышли от Генри, мороз
стал еще сильнее. Но холоднее всего было от мурашек, которые волнами пробегали
по моему телу от того, что рассказывал нам Генри. Поверить в то, о чем он нам
говорил, было очень трудно, но кто знает, в жизни ведь случается всякое…
Я был, например, знаком с одним парнем по имени Джордж
Кеслоу. Он был рабочим в бэнгорском департаменте коммунальных услуг и занимался
ремонтом канализационных труб и подземных электрических кабелей вот уже
пятнадцать лет к тому моменту, о котором я сейчас рассказываю. Однажды, всего
за два года до его выхода на пенсию, с Джорджем произошел какой-то странный
случай, вмиг изменивший всю его жизнь. Одним из тех, кто хорошо знал его и был
последним, кто видел его в нормальном состоянии, был Фрэнки Холдэмен. Франки
рассказывал, как Джордж спустился однажды в канализационный люк в Эссексе и
ушел довольно далеко по канализационным коммуникациям в поисках какой-то
вышедшей из строя трубы, которая требовала ремонта. Вернулся он бегом минут
через пятнадцать. Волосы его за это время стали совершенно седыми, а застывшее
мертвенной маской выражение лица и глаз — таким, как будто он только что
побывал в аду. Едва появившись наружу, он, ни слова не говоря, отправился в
контору департамента, получив расчет, а оттуда — прямиком в пивную. С тех пор
его никто не видел трезвым ни минуты, а через два года он скончался от
алкоголизма. Фрэнки рассказывал, что несколько раз пытался расспросить Джорджа
о том, что же случилось с ним тогда, но каждый раз бесполезно — Джордж
постоянно находился в сильном пьяном угаре и всегда был отрешенно-молчалив.
Лишь один раз, немного придя в себя, он кое-что рассказал ему. О гигантском
пауке, например, размером с крупную собаку и об его огромной паутине из прочных
шелковистых нитей, полной запутавшихся в ней и погибших котят… Что ж, это может
быть и плодом больного воображения спивающегося человека, изнуренного белой
горячкой, а может быть и правдой. Одно я знаю точно — в разных частях земного
шара нет-нет да и случаются, все-таки, такие невообразимые вещи, что если
человек становится их очевидцем — он запросто может спятить, что и произошло,
по-видимому, с Джорджем.
