Зато ее супруг так меня клюнул, что пошла кровь. Я это
почувствовал. Я двинулся вперед в надежде спугнуть голубя. Пустой номер. Эти
голуби ничего не боятся — городские, во всяком случае. Если при виде грузовика
они с ленцой ковыляют прочь, то какую угрозу может представлять для них
человек, застрявший на карнизе под самой крышей небоскреба?
Я продвигался черепашьим шагом, голубь же пятился, глядя мне
в лицо блестящими глазками, — опускал он их только для того, чтобы вонзить в
мою лодыжку свой острый клюв. Боль становилась нестерпимой: еще бы, эта птица
сейчас терзала живое мясо… если бы она его ела, я бы тоже не удивился.
Я отпихнул его правой ногой. Рассчитывать на большее не
приходилось. Голубь встрепенулся и снова перешел в атаку. Что до меня, то я
чуть не сорвался вниз.
Один, второй, третий удар клювом. Новый порыв ветра заставил
меня балансировать на грани падения; я цеплялся подушечками пальцев за каменную
стену, с которой успел сродниться, я прижимался к ней щекой, с трудом переводя
дыхание.
Думай Кресснер хоть десять лет, вряд ли он придумал бы
страшнее пытку. Ну клюнули тебя разок, велика беда. Ну еще раза два клюнули —
тоже терпимо. Но эта чертова птица клюнула меня, наверное, раз шестьдесят, пока
я добрался до чугунной решетки с противоположной стороны здания.
Добраться до нее было все равно что до райских врат. Пальцы
мои любовно обвились вокруг холодных концов ограждения — ничто, казалось, не
заставит их оторваться. Удар клювом.
Голубь смотрел на меня, если можно в данном случае так
выразиться, сверху вниз, в его блестящих глазках читалась уверенность в моей
беспомощности и собственной безнаказанности; так смотрел Кресснер, выставляя
меня на балкон.
Вцепившись понадежней в чугунное ограждение, я изловчился и
наддал голубю что было мочи. Вот уж бальзам на раны — он заквохтал, точно
курица, и с шумом поднялся в воздух. Несколько сизых перьев упало на карниз,
другие плавными кругами пошли на снижение, постепенно исчезая в темноте.
Я перелез, едва живой, через ограждение и рухнул на балкон.
Я обливался потом, несмотря на холод. Не знаю, сколько я пролежал, собираясь с
силами. Световое табло на здании банка осталось по ту сторону, я же был без
часов.
Боясь, как бы не свело мышцы, я сел и осторожно спустил
носок. Искромсанная правая лодыжка кровоточила, а впрочем, ничего серьезного.
Как бы то ни было, при первой же возможности ранку надо обработать. Эти голуби
могут быть, разносчиками любой заразы. Я подумал, не перевязать ли мне ногу, но
потом раздумал. Еще, не дай Бог, наступлю на повязку. Успеется. Скоро ты
сможешь купить бинтов на двадцать тысяч долларов.
Я поднялся и с тоской посмотрел на темные окна квартиры-люкс
по эту сторону здания. Было, пусто, безжизненно. На балконной двери плотный
ветрозащитный экран. Наверное, я мог бы влезть в квартиру, но это значило бы
проиграть пари. А ставка была больше, чем деньги.
Хватит оттягивать неизбежное. Я снова перелез через перила и
ступил на карниз. Голубь, недосчитавшийся нескольких перьев, смерил меня
убийственным взглядом; он стоял под гнездом своей подруги, там, где карниз был
украшен пометом особенно щедро. Навряд ли он станет досаждать мне, видя, что я
удаляюсь.
Удаляюсь — красиво сказано; оторваться от этого балкона
оказалось потруднее, чем от балкона Кресснера. Разумом я понимал, что никуда не
денешься, надо, но тело и особенно ступни криком кричали, что покидать такую
надежную гавань — это безумие. И все же я ее покинул — я шел на зов Марсии,
взывавшей ко мне из темноты.
Я добрался до следующего угла, обогнул его медленно, не
отрывая подошв от карниза, двинулся вдоль короткой стены. Сейчас, когда цель
была уже близка, я испытал почти непреодолимое желание ускорить шаг, побыстрее
покончить с этим. Но это означало верную смерть, и я заставил себя не
торопиться.
На четвертом повороте встречный ветер чуть меня не
опрокинул, и если я все-таки сумел обогнуть угол, то скорее за счет везения,
нежели сноровки. Прижавшись к стене, я перевел дух. И вдруг понял: моя возьмет,
я выиграю пари. Руки у меня превратились в свежемороженые обрубки, лодыжки
(особенно правая, истерзанная голубем) горели огнем, пот застилал глаза, но я
понял — моя возьмет. Вот он, гостеприимный желтый свет, льющийся из квартиры
Кресснера. Вдали, подобно транспаранту «С возвращением в родные края!», горело
табло на здании банка: 10. 48. А казалось, я прожил целую жизнь на этом карнизе
шириной в двенадцать сантиметров.
И пусть только Кресснер попробует сжульничать. Желание
побыстрее дойти пропало. На банковских часах было 11. 09, когда моя правая, а
затем левая рука легли на чугунные перила балкона. Я подтянулся, перевалил
через ограждения, с невыразимым облегчением рухнул на пол… и ощутил виском
стальной холодок — дуло пистолета.
Я поднял глаза и увидел головореза с такой рожей, что будь
на моем месте часы Биг Вена, они бы остановились как вкопанные. Головорез
ухмылялся.
— Отлично! — послышался изнутри голос Кресснера. — Мистер
Норрис, вы заслужили аплодисменты!
— Каковые и последовали.
— Давайте его сюда, Тони.
Тони рывком поднял меня и так резко поставил, что мои
ослабевшие ноги подогнулись. Я успел привалиться к косяку.
У камина Кресснер потягивал бренди из бокала величиной с
небольшой аквариум. Пачки банкнот были уложены обратно в пакет, попрежнему
стоявший посреди рыжего с подпалинами ковра.
Я поймал свое отражение в зеркале напротив. Волосы
всклокочены, лицо бледное, щеки горят. Глаза как у безумца.
Все это я увидел мельком, потому что в следующую секунду я
уже летел через всю комнату. Я упал, опрокинув на себя шезлонги, и вырубился.
Когда голова моя немного прояснилась, я приподнялся и
выдавил из себя:
— Грязное жулье. Вы все заранее рассчитали.
— Да, рассчитал. — Кресснер аккуратно поставил бокал на
камин. — Но я не жульничаю, мистер Норрис. Ей-богу, не жульничаю. Просто я
как-то совершенно не привык падать лапками кверху. А Тони здесь для того, чтобы
вы не сделали чего-нибудь… этакого. — С довольным смешком он слегка надавил
себе пальцами на кадык. Посмотреть на него, и сразу ясно: уж он то привык
падать на лапки. Вылитый кот, не успевший снять с морды перья канарейки. Мне
стало страшно — страшнее, чем на карнизе, — и я заставил себя встать.
— Вы что-то подстроили, — сказал я, подбирая слова. — Что-то
такое подстроили.
— Вовсе нет Багажник вашей машины очищен от героина. Саму
машину подогнали к подъезду. Вот деньги. Берите их — ивы свободны.
— О'кей, — сказал я.
