Все это время Тони стоял у балконной двери — его лицо
вызывало в памяти жутковатую маску, оставшуюся от Дня всех святых. Пистолет
45-го калибра был у него в руке. Я подошел, взял пакет и нетвердыми шагами
направился к выходу, ожидая в любую секунду выстрела в спину. Но когда я открыл
дверь, я вдруг понял, как тогда на карнизе после четвертого поворота: моя
возьмет.
Лениво-насмешливый голос Креосиера остановил меня на пороге:
— Уж не думаете ли вы всерьез, что кто-то мог клюнуть на
этот дешевый трюк с туалетом?
Я так и застыл с пакетом в руке, потом медленно повернулся.
— Что это значит?
— Я сказал, что никогда не жульничаю, и это правда. Вы,
мистер Норрис, выиграли три вещи: деньги, свободу и мою жену. Первые две вы,
будем считать, получили. За третьей вы можете заехать в окружной морг.
Я оцепенел, я таращился на него, не в силах вымолвить ни
слова, как будто меня оглушили невидимым молотком.
— Не думали же вы всерьез, что я вот так возьму и отдам ее
вам? — произнес он сочувственно. — Как можно. Деньги — да. Свободу — да. Марсию
— нет. Но, как видите, никакого жульничества. Когда вы ее похороните…
Нет, я его не тронул. Пока. Это было впереди. Я шел прямо на
Тони, взиравшего на меня с праздным любопытством, и тут Кресснер сказал скучным
голосом:
— Можешь его застрелить.
Я швырнул пакет с деньгами. Удар получился сильный, и
пришелся он точно в руку, державшую пистолет. Я ведь, когда двигался по
карнизу, не напрягал кисти, а они у теннисистов развиты отменно. Пуля угодила в
ковер, и на какой-то миг я оказался хозяином положения.
Самым выразительным в облике Тони была его страхолюдная
рожа. Я вырвал у него пистолет и хрястнул рукоятью по переносице. Он с выдохом
осел.
Кресснер был уже в дверях, когда я выстрелил поверх его
плеча.
— Стоять, или я уложу вас на месте.
Долго раздумывать он не стал, а когда обернулся, улыбочка
пресыщенного туриста успела несколько поблекнуть. Еще больше она поблекла,
стоило ему увидеть распростертого на полу Тени, который захлебывался
собственной кровью.
— Она жива, — поспешно сказал Кресснер. — Это я так, для
красного словца, — добавил он с жалкой, заискивающей улыбкой.
— Совсем уже меня за идиота держите? — выжал я из себя.
Голос стал какой-то бесцветный, мертвый. Оно и неудивительно. Марсия была моей
жизнью, а этот мясник разделал ее, как какую-нибудь тушу.
Дрожащий палец Кресснера показал на пачки банкнот,
валявшихся в нога у Тони.
— Это, — давился он, — это не деньги. Я дам вам сто… пятьсот
тысяч. Миллион, а? Миллион в швейцарском банке? Или, если хотите…
— Предлагаю вам спор, — произнес я медленно, с расстановкой.
Он перевел взгляд с пистолета на мое лицо. — С-с…
— Спор, — повторил я. — Не пари. Самый что ни на есть
обычный спор. Готов поспорить, что вы не обогнете это здание по карнизу.
Он побелел как полотно. Сейчас, подумал я, хлопнется в
обморок.
— Вы… — просипел он.
— Вот мои условия, — сказал я все тем же мертвым голосом. —
Сумеете пройти — вы свободны. Ну как?
— Нет, — просипел он. Глаза у него стали круглые.
— О'кей. — Я наставил на него пистолет.
— Нет! — воскликнул он, умоляюще простирая руки. — Нет! Не
надо! Я… хорошо. — Он облизнул губы.
Я сделал ему знак пистолетом, и он направился впереди меня к
балкону.
— Вы дрожите, — сказал я. — Это осложнит вам жизнь.
— Два миллиона. — Казалось, он так и будет теперь сипеть. —
Два миллиона чистыми.
— Нет, — сказал я. — Ни два, ни десять. Но если сумеете
пройти, я вас отпущу. Можете не сомневаться.
Спустя минуту он стоял на карнизе. Он был ниже меня ростом —
из-за перил выглядывали только его глаза, в которых были страх и мольба, да еще
побледневшие пальцы, вцепившиеся в балконную решетку, точно тюремную.
— Ради Бога, — просипел он. — Все что угодно.
— Напрасно вы теряете время, — сказал я. — Лодыжки быстро
устают.
Но он так и не двинулся с места, пока я не приставил к его
лбу пистолет. Тогда он застонал и начал ощупью перемещаться вправо. Я взглянул
на банковские часы — 11. 29.
Не верилось, что сможет дойти хотя бы до первого поворота.
Он все больше стоял без движения, а если двигался, то как-то дерганно, с
раскачкой. Полы его халата развевались в темноте.
В 12. 01, почти сорок пять минут назад, он завернул за угол.
Там его подстерегал встречный ветер. Я напряг слух, ожидая услышать постепенно
удаляющийся крик, но так и не услышал. Может, ветер стих. Помнится, идя по
карнизу, я подумал о том, что ветер находился с ним в сговоре. А может, ему
просто повезло. Может быть, в эту самую минуту он лежит пластом на
противоположном балконе, не в силах унять дрожь, и говорит себе: все, шагу
отсюда не сделаю!
Хотя вообще-то он должен понимать, что стоит мне проникнуть
в соседнюю квартиру и застукать его на балконе, — я пристрелю его как собаку.
Кстати, о той стороне здания, интересно, как ему понравился этот голубь?
Не крик ли там послышался? Толком и не разберешь. Возможно,
это ветер. Не важно. Световое табло на здании банка показывает 12. 44. Еще
немного подожду, и надо будет проникнуть в соседнюю квартиру — проверить
балкон: а пока я сижу здесь, на балконе Кресснера, с пистолетом 45-го калибра.
Вдруг произойдет невероятное и он появится из-за последнего поворота в своем
развевающемся халате?
Кресснер утверждал, что он никогда не жульничает. Про меня
этого не скажешь.
Корпорация «Бросайте курить»
Они встретились случайно в баре аэропорта Кеннеди.
— Джимми? Джимми Маккэнн?
Сколько воды утекло после их последней встречи на выставке в
Атланте! С тех пор Джимми несколько располнел, но был в отличной форме.
— Дик Моррисон?
— Точно. Здорово выглядишь. — Они пожали руки.
— Ты тоже, — сказал Маккэнн, но Моррисон знал, что это
неправда. Он слишком много работал, ел и курил.
— Кого-нибудь встречаешь, Джимми?
— Нет. Лечу в Майами на совещание.
— Все еще работаешь в фирме «Крэгер и Бартон»?
