— Возьми правее, Ричард, — сказал я. — Вон к тому навесу.
Ричард подъехал к навесу, объехал его вокруг и остановил машину. Выйдя наружу,
он достал из багажника лопату. Увидев ее, я вздрогнул.
— Где? — спросил Ричард и внимательно посмотрел на меня.
— Здесь, — указал я ему пальцем точное место в нескольких
метрах от машины.
Он подошел к нему медленными шагами, постоял несколько
секунд в нерешительности и, наконец, осторожно воткнул лопату в песок. Копал он
очень долго. А может, мне только так показалось. Песок, который он отбрасывал в
сторону, выглядел очень сырым и тяжелым. Грозовые тучи, тем временем, росли
прямо на глазах, наливались чернотой и охватывали уже довольно большую часть
горизонта, грозно и неотвратимо надвигаясь на нас. Тонны воды, обрушивавшиеся с
них в море, выглядели очень впечатляюще, да еще и подсвечивались с левой
стороны зловещими кровавыми отблесками заходящего солнца.
Еще задолго до того, как Ричард закончил копать, я уже знал,
что тела мальчика он там не найдет. Они убрали его оттуда. Прошлой ночью руки
мои не были завязаны — следовательно, они могли видеть и действовать. Уж если
они смогли использовать меня для того, чтобы убить мальчика, то, значит, они
могли использовать меня и для того, чтобы перенести его тело в какое-нибудь
другое место, даже если бы я спал в это время.
— Здесь нет никакого мальчика, Артур, — послышался голос
Ричарда. Он подошел к машине, закинул лопату в багажник и устало опустился на
свое сидение рядом со мной.
Показалась яркая почти ничем не закрытая луна. Быстро
приближающаяся гроза была, по-видимому, настоящей бурей. То и дело нас
ослепляли небывало яркие молнии и сотрясал оглушительный гром. На песок уже
начали ложиться первые мрачные тени надвигающейся грозной стихии. Внезапно
поднявшийся ветер швырял в машину песок с такой силой, что она ходила ходуном.
В пальцах у меня появился сильный зуд — глаза очень хотели наружу.
— Значит, они все таки использовали меня и для того, чтобы
перенести его тело в другое место, — взволнованно заговорил я скороговоркой,
уставившись в одну точку. Каким, должно быть, бредом звучали мои слова для
Ричарда — ведь он тогда почти совсем ничего не знал.
— Они могут управлять мной, — продолжал я. — Когда я
развязываю руки, они получают возможность управлять мной. Они способны в любой
момент подчинить меня себя полностью и могут манипулировать мной как угодно,
направляя мои действия по своему усмотрению, даже если я находясь в
бессознательном состоянии. Когда мои руки развязаны, я становлюсь для них как
бы дверным проемом, каналом их связи с нашим миром. По несколько раз в день,
когда руки у меня развязаны от нестерпимого зуда, я обнаруживаю себя стоящим в
совершенно, порой, неожиданных для меня местах — в саду, например, или перед
картиной, которая висит меня в гостиной. Все эти места и предметы хорошо
знакомы мне, но я совершенно не помню, как я к ним попал. В памяти начисто
отсутствуют довольно большие промежутки времени. Они просто отключают на это
время мое сознание. Это ужасно, Ричард… Я больше не в силах жить в этом
кошмаре!..
— Артур. — Ричард успокаивающе положил мне руку на плечо. —
Пожалуйста, Артур, не надо. Перестань.
В слабом отблеске заката я увидел, что его лицо, повернутое
ко мне, полно сострадания.
— Ты сказал, что ты там где-то «стоял» перед чем-то, что ты
«перенес» тело мальчика… Но это же невозможно, Артур! Ты же не можешь
двигаться, кроме как на кресле-каталке. Вся нижняя половина твоего тела мертва!
— Она тоже мертва, — сказал я, — положив руку на приборную
панель машины. — Но ты садишься в нее и заставляешь ее ехать. Ты можешь, если
захочешь, убить ее, пустив с обрыва в пропасть и она ничем не сможет помешать
тебе в этом, даже если захотела бы!
Я слышал, что мой голос поднялся уже очень высоко и звучал
теперь совершенно истерично, но мне было не до этого в тот момент.
— Я — дверной проем! — кричал я ему в самое лицо. — Как ты
не можешь понять?! Они убили мальчика, Ричард! Убили моими руками! И моими же
руками перетащили его тело в какое-то другое место!
— Я думаю, тебе необходимо срочно показаться врачу, —
стараясь говорить спокойно, ответил мне на это Ричард. — Поехали назад. Хочешь,
я сам отвезу тебя завтра или даже сегодня к одному своему знакомому очень
хорошему докто…
— Подожди, Ричард! Ты можешь проверить! Разузнай насчет
этого мальчика! Ведь он действительно не вернулся вчера домой! Он мертв, говорю
я тебе! Мертв!
— Но ты же сказал, что не знаешь его имени,
— Он наверняка из той деревушки что начинается сразу за
почтой! Спроси…
— Я уже говорил об этом сегодня вечером по телефону с Мод
Харрингтон. Это местная сплетница с самым длинным и любопытным во всем штате
носом. Уж она знала бы об этом наверняка. Тем более, что прошли уже целые
сутки. Но она сказала, что ничего не слышала и ничего не знает о том, что
кто-то пропал прошлой ночью.
— Но это же местный парнишка! Его исчезновение просто не
может остаться незамеченным?
Ричард потянулся, чтобы включить зажигание, но я остановил
— Смотри! — выкрикнул я и начал развязывать руки.
Над заливом, совсем уже недалеко от нас, вспыхнула
ослепительная молния невероятной яркости и грохнул оглушительный гром.
Я не пошел к доктору и не стал звонить Ричарду еще раз.
Вместо этого я провел три недели дома, почти не выходя на улицу. Всякий раз,
когда по необходимости, все-таки, приходилось это делать, я плотно перевязывал
свои кисти несколькими слоями бинтов. Три недели. Три недели слепой надежды на
то, что эта страшная напасть оставит меня… Уверен, что поступил тогда
правильно. По крайней мере — рационально для самого себя. Если бы я был
здоровым полноценным человеком, которому не нужно кресло-каталка и который
ведет обычный образ жизни и имеет нормальное окружение, то я, может быть,
отправился бы к доктору Фландерсу или, по крайней мере, рассказал бы обо всем
Ричарду. Я мог бы, наверное, сделать это и без всех этих оговорок, в том
состоянии, в котором я находился тогда на самом деле, но всякий раз, когда
появлялась эта мысль, я вспоминал о трагической судьбе тети, которая из-за
болезни проказой была обречена оставаться практически всю свою жизнь совершенно
изолированной от людей пленницей и, в конце концов, была съедена заживо своей
болезнью, одиночеством и, в результате, — безумием… Мысли о том, что такая же
печальная участь может постигнуть и меня, заставляли меня сохранять все в
глубокой тайне и молиться, молиться, молиться за то, чтобы, проснувшись
когда-нибудь утром, я посмотрел на свои чистые пальцы и вспоминал обо всем этом
как о дьявольском сне.
Все это были, конечно, безнадежные наивные мечты.
