— Райское местечко, — незамедлительно отреагировал Фентон. —
Финки, сапоги с подковками, обрезы на дне чемоданов, прикарманивание денег на
детские завтраки, и каждый третий продает наркотики двум другим. Про это
училище вы можете мне не рассказывать.
— У меня был паренек Марк Циммерман, — продолжал Джим. —
Восприимчивый мальчик, играл на гитаре. Он был в классе с литературным уклоном,
и я сразу отметил его способности. Однажды я вошел в класс и увидел, что двое
сверстников держат его за руки, а третий разбивает его «Ямаху» о батарею
парового отопления. Циммерман истошно вопил. Я закричал, чтобы они отпустили
его, но когда я попытался вмешаться, один из них ударил меня изо всех сил. —
Джим передернул плечами. — Это была последняя капля, у меня произошел нервный
срыв. Нет, никаких истерик или забивания в угол. Просто не мог переступить
порог этого заведения. Подхожу к училищу, а у меня вот здесь все сжимается.
Воздуха не хватает, лоб в испарине…
— Это мне знакомо, — кивнул Фентон.
— Я решил пройти курс лечения. Групповая терапия. Частный
психиатр был мне не по карману. Лечение пошло на пользу. Я забыл сказать: Салли
стала моей женой. После того несчастного случая у нее осталась небольшая
хромота и рубец на теле, а так она у меня в полном порядке.
— Он посмотрел им в глаза.
— Как видите, я тоже.
— Педпрактику вы, кажется, закончили в Кортес Скул, —
полуутвердительно сказал Фентон.
— Тоже не подарок, — бросил Симмонс.
— Хотелось испытать себя в трудной школе, — объяснил Джим. —
Специально поменялся с однокурсником.
— И школьный инспектор, и ваш непосредственный наставник
поставили вам высшую отметку, — сказал Фентон. — Да.
— А средний балл за четыре года составил 3,88. Почти
максимум.
— Я любил свою работу.
Фентон с Симмонсом переглянулись и встали. Поднялся и Джим.
— Мы вас известим, мистер Норман, — сказал Фентон. — У нас
есть еще кандидаты, не прошедшие собеседование… — Я понимаю.
— …но лично меня впечатляют ваши академические успехи и
волевой характер.
— Вы очень любезны.
— Сим, я думаю, мистер Норман не откажется выпить перед
уходом чашечку кофе.
Они обменялись рукопожатием. В холле Симмонс сказал ему:
— Считайте, что место — ваше, если, конечно, не передумаете.
Разумеется, это не для передачи.
Джим согласно кивнул. Он и сам наговорил много такого, что
было не для передачи.
Дэвис Хай Скул, издали напоминавшая неприступную крепость,
была оборудована по последнему слову техники — только на научный корпус
выделили из прошлогоднего бюджета полтора миллиона долларов. В классных
комнатах, которые помнили еще послевоенных ребятишек, стояли парты модного
дизайна. Учащиеся были из богатых семей — хорошо одеты, опрятны, развиты. В
старших классах шестеро из десяти имели собственные машины. Словом, приличная
школа. В ту пору, про которую нынче говорят «больные семидесятые», о такой
школе можно было только мечтать. Рядом с ней профессиональное училище, где
раньше преподавал Джим, казалось доисторическим монстром.
Однако стоило зданию опустеть, как в свои права вступала
некая темная сила из былых времен. Невидимый зверь, который неотвязно следовал
за тобой. Иногда, поздно вечером, когда Джим Норман шел пустынным коридором
четвертого корпуса на выход, к автостоянке, ему чудилось, что он слышит за
спиной его тяжелое дыхание.
В конце октября он снова увидел ночной кошмар и на этот раз
не сумел сдержать крика. Хватая руками воздух, он не сразу понял, где он. пока
не увидел Салли: она сидела на постели, держа его за плечо. Сердце бешено
колотилось.
— О Боже. — Он провел ладонью по лицу. — Ну как ты?
— Все нормально. Я кричал?
— Еще как. Что-то приснилось?
— Приснилось.
— Эти мальчишки, которые разбили гитару о батарею?
— Нет, давнишние дела. Иногда вдруг все возвращается так
отчетливо. Ничего, уже прошло.
— Ты уверен?
— Вполне.
— Хочешь стакан молока? — В ее глазах промелькнула
озабоченность.
Он поцеловал ее в плечо:
— Нет-нет. Ты спи.
Она выключила ночник, а он еще долго лежал, вглядываясь в
темноту.
Хотя в школе он был человек новый, для него составили
удобное расписание. Первый час свободный. Второй и третий — сочинение в младших
классах: один класс скучноватый, другой весьма живой. Интереснее всего был
четвертый час: курс американской литературы для поступающих в колледж; для этих
не было большего наслаждения, чем сплясать на костях признанных классиков.
Пятый час, обозначенный как «Консультации», отводился для бесед с теми, кто
плохо успевал или у кого возникали сложности личного характера. Таких либо не
было, либо они не желали раскрываться, так что он мог спокойно посидеть с
хорошей книгой. Шестой час — грамматика — был до того сухим, что казалось,
раскрошится, как мел.
Единственным по-настоящему серьезным огорчением был для него
седьмой час, «Литература и жизнь», который он проводил в тесной клетушке на
третьем этаже — в сентябре там стоялa жара, зимой — холод. Здесь были собраны
те. кого в школьных каталогах стыдливо именуют «медленно усваивающими».
В классе Джима сидели двадцать семь таких «медленно
усваивающих», все как на подбор атлеты. В лучшем случае им можно было поставить
в вину отсутствие интереса к предмету, в худшем — откровенное хулиганство.
Как-то раз он открыл дверь и увидел на доске столь же удачную, сколь и
непотребную карикатуру на себя с явно излишней подписью мелом: «Мистер Норман».
Он молча стер ее и начал урок под издевательские смешки.
Он старался разнообразить занятия, включал аудиовизуальные
материалы, выписал занимательные, легко запоминающиеся тексты — и все без
толку. Его подопечные или ходили на головах, или молчали, как партизаны. В
ноябре, во время обсуждения стейнбековского романа «О людях и мышах», затеяли
драку двое ребят. Джим разнял их и отправил к директору. Когда он открыл
учебник на прерванном месте, в глаза бросилось хамское: «На-ка выкуси!» Он
рассказал об этом Симмонсу, в ответ тот пожал плечами и закурил свою трубку.
— Не знаю, Джим, чем вам помочь. Последний урок всегда
выжимает последние соки. Не забывайте — получив у вас «неуд», многие из них
лишатся футбола или баскетбола. А с языком и литературой у них, как говорится,
напряженка. Вот они и звереют.
