— Я тоже, — буркнул Джим.
Симмонс покивал:
— А вы покажите им, что с вами шутки плохи, они и подожмут
хвост… хотя бы ради своих спортивных занятий.
Но ничего не изменялось: этот последний час был как заноза в
теле.
Самой большой проблемой седьмого часа был здоровенный
увалень Чип Освей. В начале декабря, в короткий промежуток между футболом и
баскетболом (Освей и тут и там был нарасхват), Джим поймал его со шпаргалкой и
выставил из класса.
— Если ты меня завалишь, мы тебя, сукин сын, из-под земли
достанем! — разорялся Освей в полутемном коридоре. — Понял, нет?
— Иди-иди, — ответил Джим. — Побереги горло.
— Мы тебя, ублюдок, достанем!
Джим вернулся в класс. Детки смотрели на него так, словно
ничего не произошло. Ему же казалось, что он в каком-то нереальном мире, и это
ощущение возникло у него не впервые… не впервые…
Мы тебя, ублюдок, достанем! Он вынул из стола журнал
успеваемости и аккуратно вписал «неуд» против фамилии Чипа Освальда.
В эту ночь он увидел старый сон. Сон, как медленная пытка.
Чтобы успеть все хорошо разглядеть и прочувствовать. Особую изощренность этому
сну придавало то, что развязка надвигалась неотвратимо и Джим ничего не мог
поделать — как человек, пристегнутый ремнем, летящий вместе со своей машиной в
пропасть.
Во сне ему было девять, а его брату Уэйну — двенадцать. Они
шли по Брод-стрит в Стратфорде, Коннектикут, держа путь в городскую библиотеку.
Джим на два дня просрочил книжки и должен был выудить из копилки четыре цента,
чтобы уплатить штраф. Время было летнее, каникулярное. Пахло срезанной травой.
Из распахнутого окна доносилась трансляция бейсбольного матча: «Янки»
выигрывали у «Ред соке» 6:0 в последней игре одной восьмой финала, Тед Уильяме,
бэтсмен, приготовился к удару… А здесь надвигались сумерки, и тень от здания
«Барретс компани» медленно тянулась к противоположному тротуару.
За рынком пролегла железнодорожная колея, под ней тоннель. У
выхода из тоннеля, на пятачке возле бездействующей бензоколонки, околачивалась
местная шпана — парни в кожаных куртках и простроченных джинсах. Джим многое бы
отдал, чтобы не встречаться с ними, не слышать оскорбительных насмешек, не
спасаться бегством, как уже случилось однажды. Но Уэйн не соглашался идти
кружным путем, чтобы не показать себя трусом.
Во сне тоннель угрожающе надвигался, и девятилетнему Джиму
казалось, будто в горле у него начинает бить крыльями испуганный черный дрозд.
Все вдруг стало таким отчетливым: мигающая неоновая реклама на здании «Барретс
компани», налет ржавчины на траве, шлак вперемешку с битым стеклом на
железнодорожном полотне, лопнувший велосипедный обод в кювете.
Он готов был в сотый раз отговаривать Узина. Да, шпаны
сейчас не видно, но она наверняка прячется под лестницей. Эх, да что там!
Говори не говори, брата не переубедишь, и это рождало чувство собственной
беспомощности.
Вот они уже под, насыпью, от стены тоннеля отлепляются две
или три тени, и долговязый белобрысый тип с короткой стрижкой и сломанным носом
швыряет Уэйна на выпачканный сажей шлакоблок со словами:
— Гони монету.
— Пусти, — говорит брат.
Джим хочет убежать, но толстяк с зализанными черными
волосами подталкивает его к брату. Левый глаз у толстяка дергается.
— Ну что, шкет, — обращается он к Джиму, — сколько там у
тебя в кармане?
— Ч-четыре цента.
— Врешь, щенок.
Уэйн пробует высвободиться, и на помощь белобрысому приходит
парень с шевелюрой какого-то дикого оранжевого цвета. А в это время тип с
дергающимся веком ни с того ни с сего дает Джиму в зубы. Джим чувствует
внезапную тяжесть в мочевом пузыре, и в следующую секунду передок его джинсов
начинает быстро темнеть.
— Гляди, Винни, обмочился! Уэйн отчаянно изворачивается, и
ему почти удается вырваться из клещей, тогда еще один тип в черных дерюжных
брюках и белой футболке пригвождает его к прежнему месту. У типа на подбородке
родинка, похожая на спелую землянику. Тут горловина путепровода начинает
содрогаться. Металлическим поручням передается мощная вибрация. Приближается
состав.
Кто-то выбивает книжки из рук Джима, а меченый, с красной
родинкой, отшвыривает их носком ботинка в кювет. Неожиданно Уэйн бьет дерганого
ногой в пах, и тот взвывает от боли.
— Винни, сейчас этот слиняет! Дерганый что-то орет благим
матом про свои разбитые погремушки, но его вопли уже тонут в нарастающем
грохоте поезда. Когда состав проносится над их головами, кажется, что в мире
нет других звуков.
Отблески света на стальных лезвиях. Финка у белобрысого,
финка у меченого. Уэйн кричит, и хотя слов не разобрать, все понятно по губам:
— Беги, Джимми, беги!
Джим резко падает на колени, и державшие его руки остаются
ни с чем, а он уже проскакивает между чьих-то ног, как лягушонок. Чья-то
пятерня успевает скользнуть по его спине. Он бежит обратно, бежит мучительно
медленно, как это бывает во сне. Но вот он оборачивается и видит..
Джим проснулся, вовремя подавив крик ужаса. Рядом безмятежно
спала Салли.
Он хорошо помнил, что он увидел, обернувшись: белобрысый
ударил его брата ножом под сердце, меченый — в пах.
Джим лежал в темноте, учащенно дыша и моля Бога, чтобы тот
даровал ему сон без этих страшных призраков его детства. Ждать ему пришлось
долго.
Городские власти объединили школьные каникулы с
рождественскими, и в результате школа отдыхала почти месяц. Джим и Салли
провели это время у ее сестры в Вермонте, где они вволю покатались с гор на
лыжах. Они были счастливы. На морозном чистом воздухе все педагогические
проблемы не стоили выеденного яйца. Джим приехал к началу занятий с зимним
загаром, а главное, спокойным и полностью владеющим собой.
Симмонс нагнал его в коридоре и протянул папку:
— На седьмом потоке у вас новенький. Роберт Лоусон. Переведен
из другой школы.
— Да вы что, Сим, у меня и без того двадцать семь гавриков!
Куда больше!
— А их у вас столько же и останется. Во время рождественских
каникул Билла Стирнса сбила насмерть машина. Совершивший наезд скрылся.
— Билли? Он увидел его так ясно, словно перед глазами была
фотография выпускников. Уильяме Стирнс, один из немногих хороших учеников в
этом классе. Сам не вызывался, но отвечал толково и с юмором. И вот погиб. В
пятнадцать лет. Вдруг повеяло собственной смертью — как сквознячком протянуло.
